Подходящая картинка к прологу:

Прошло почти семь лет, как они остались в этом мире. Мире, вполне устраивающем его во всем. Мире, в котором его не тревожили образы прошлого, не мучили кошмары, хотя он уже сто раз успел пожалеть об этом. Прошло почти пять лет, как он обосновался в этой квартире, заполненной всяческим хламом – стандартная холостяцкая конура без каких-либо удобств. Здесь каждый сантиметр пола покрыт чем-то очень нужным и столь же бессмысленно бесполезным. Прошло почти три года с их последней встречи… Восемь утра, проснувшись под звон будильника, он с трудом осознает, что опять, в стотысячный раз, опоздает на работу. Взглянув на отражение в зеркале, горько усмехнется: «Да, брат, ты совсем не тот, что был раньше». Зубной щеткой, смоченной в рыжей от ржавчины воде по зубам – вперед-назад, вверх-вниз – буднично, однообразно, как и вся его жизнь за последние три года. На кухню, распахнуть холодильник в наивной мечте увидеть там что-нибудь еще, кроме до блевоты надоевших консервов. Вновь пролив на себя кипяток, он ругается, грязно, омерзительно, совсем не то, что следовало бы ему произносить, совсем не то, что произнес бы он раньше. Он торопится на улицу, плюнув на завтрак, стараясь убежать от всего этого быта, гнетущего его, казалось, уже вечность, вечность в три года… Идет по улице, закуривая в который раз, две пачки в день – уже не норма - диагноз... Две пачки препаршивых сигарет, лишь такие можно курить с его достатком. Пиная пустую бутылку вдоль булыжной мостовой, он не торопится на работу. Мимо снуют люди, люди с целью в жизни, люди, у которых есть эта жизнь, красочная, яркая, полная событий. А что у него, жизнь? Да нет, так…существование. Когда то пестрый, а нынче поблекший и обшарпанный плакат, украшающий стену захудалого бара, кричащей надписью вот уже пару лет приглашает редких посетителей послушать звезду эстрады, знаменитого музыканта… Знаменитого музыканта, вот уже третий год гниющего в однокомнатной квартирке полуразрушенного дома. Открыть дверь, чтобы услышать вместо приветствия, повторяющееся изо дня в день: «Где тебя носит? Опять опоздал! Нет, я точно доложу шефу, и ты вылетишь отсюда». Старая гитара, последняя подруга, он нежно обнимает ее, последнее, что у него осталось. Он расскажет ей в тысячный раз о своей жизни, она пожалуется о ночи, проведенной в пыльном чулане, таком же пыльном, как и душа ее собеседника. А ему лишь бы набраться до окончания рабочего дня, напиться так, чтобы мутные огни в полумраке бара слились в сплошное месиво. Горький запах чужих сигарет, перемешанный со сладким ароматом духов падших женщин выведут его из сонного состояния спазмом подступившей к горлу рвоты…и снова не помнить, как оказался дома, только бы не помнить, только бы…

- Здравствуй, Черненький,- он стоит на пороге квартиры старого друга, он весел и доволен, в одной руке бутылка дорогого вина, в другой любимый торт воина. – С годовщиной! - Меня зовут Курогане. Сколько можно тебе повторять? – привычно бурчит в ответ бывший самурай, пропуская в дом дорогого гостя. Здесь как всегда полный порядок. Курогане – преуспевающий сотрудник крупной фирмы – живет роскошно и умеет это показать. Приготовленный на скорую руку ужин ясно говорит о том, что хозяин живет один и мало заботится о своем комфорте. Как еще можно объяснить на смерть пригоревшую к сковородке жареную картошку с сосисками, поданную под благородное вино в богато обставленной гостиной, наряженной с иголочки специально к приходу гостя? Но это сейчас неважно, им обоим не до того, у них годовщина. Праздник, значимое событие, тихий, почти семейный ужин, теплые объятья и нежные взгляды…все это рухнуло, как и тысячу вечеров назад, разбилось в одночасье о стену прошлого, почти забытого.… Все обиды и промахи тут же встали стеной, обнажаясь частоколом едких фраз, врезающихся в самое сердце. Он снова кричит, захлебываясь собственным голосом, обвиняя воина непонятно в чем, вспарывая едва затянувшиеся раны. Он кричит, громче, чем обычно и совсем беспричинно, волосы разметались, прядь упала на лицо и постоянно норовит залезть в рот, в ярости он машет руками и сбивает бокал. Красное вино кровью растекается по снежной скатерти. Он замолкает, оцепенело уставившись на расползающуюся по столу лужу – последнее, что запомнит он в тот вечер. И еще одно, только одно, холодное как лед: «Прощай…»…навсегда… Восемь часов утра, он просыпается под звон будильника, с трудом осознавая, что опять проспал. День не задался с утра, тот самый день, их годовщина, прошло ровно три года с того момента, как Курогане хлопнул дверью пред его носом… Все идет сегодня наперекосяк. Сперва кран с водой любезно оповестил его о том, что умыться сегодня не грозит. Казалось бы, не столь страшно, если бы не отсутствие воды для кофе, которым он так традиционно обжигался каждое утро. Кончились спички, да и при таком ветре любая попытка закурить триумфально провалилась бы. Стоит ли говорить о том, что настроение в то утро оставляло желать лучшего. Улицы, чересчур густо наполненные спешащими куда то людьми, совсем не радовали его и вот…на удивление, тот старый обшарпанный плакат, который встречал его каждое утро приглашением на концерт его же великого, вдруг исчез… «А, это ты…» - приветствуют его – «Зря пришел, ты наконец то уволен!» Уволен? Он уволен? Невероятно, именно сегодня он уволен. Да что ж такое то! «Проваливай! Новый хозяин не желает нанимать на работу таких как ты.» Новый хозяин…вот в чем дело. Что ж, это их право. Но никто не посмеет выгнать его отсюда, теперь он клиент, клиент этой прогнившей дыры, клиент, который напьется сегодня в драбодан… ……...………………………………………………………………………………... Поздоровавшись с дном третьей бутылки, в нем заговорит самовлюбленность. «Да кто он такой, чтобы уволить меня? Да знает ли он, чего я стою?!» Он встает и, пробиваясь сквозь толпу появившихся на ночь глядя клиентов, пересекая по прямой танцплощадку, идет прямиком в кабинет шефа. «Щас я ему выскажу все, чего я стою!» Думает он, с ноги распахивая жалобно скрипнувшую петлями дверь. Эта мысль, не успев еще полностью сформироваться, разбивается об стену удивления…в кресле начальника сидит его старый друг…по крайней мере ему очень хотелось остаться с ним…хотя бы другом…Курогане… Вой пожарной серены, не дает сказать ему ни слова, в оцепенении он застыл и, кажется, все его тело налилось свинцом, он не может думать ни о чем, лишь понимает, сильные и в то же время ласковые, родные руки подхватывают его, пытаясь вывести из здания. Спасительный выход уже близок, кажется он даже чувствует холодный ночной воздух…Но что нашло на него? Он вырывается, отталкивает воина и бежит, бежит к единственному другу в этом заведении. Вот он чулан, его гитара и спасительная темнота, он закрывает за собой дверь…а дальше кошмар…пламя и кричащие в панике люди….истерия и анархия, десятки жизней, потерянных за считанные секунды… ...................................................................................................................................... Серое промозглое утро, капельки моросящего дождя разбиваются об лицо воина, мешаясь с дорожками слез на суровом лице. Курогане стоит у могилы друга…по крайней мере ему очень хотелось остаться с ним…хотя бы другом…Скорбное молчание прервется рваным выдохом… «Прощай, Фай…»

- Йору-сама… Йору-сама… Я приоткрыл глаза, равнодушно глядя на наложника, вовсю старающегося расшевелить моё безучастное тело. Но он не был способен зажечь его, как бы ни старался. Его влажный, скользящий член не мог доставить мне удовольствия. Он только мучил себя и меня, но в итоге выдыхался слишком рано и оставлял лишь раздражение, а не удовольствие. - Хватит, - сказал я, - уходи. Он повиновался беспрекословно. Я остался один, глядя в высокий потолок, и машинально стирая краем покрывала с себя все следы его присутствия. Ни он, ни кто другой из моего гарема ни разу ещё не довёл меня до оргазма. Во всём императорском дворце не было ни одного человека, способного на это (я проверял). Они казались мне слишком мягкими, слишком вялыми, они просто не могли вызвать отклик в теле, привыкшем к чему-то более жёсткому…. Может быть, потому, что со мной было что-то не так… Я нашарил рукой катану, подтянул её к себе и, перевернув её, ввёл её рукоять в себя. Мышцы моментально сомкнулись вокруг неё, всасывая её в себя. Я с выдохом закрыл глаза, чувствуя, как дрожит тело и холодеет внизу живота. Я моментально возбудился, уже готовый кончить, и краска заливала лицо в томном предвкушении. Я сжал рукоять и почти вытащил её, но тут же двинул её обратно. Твёрдая и жёсткая – она доставляла те ощущения, которых мне хотелось, и которых не могли дать мне наложники. Я задышал и раздвинул колени ещё шире, двигая мечом. Это ощущение уносило меня на седьмое небо, я выгибался и стонал, вгоняя катану всё жёстче и глубже. Оргазм нахлынул волной, и я почти потерял сознание от этого всепоглощающего чувства. Тело расслабилось, наливаясь мягкостью и истомой. Я вытащил катану, хотя тело отдавало её с неохотой, и замер на моей роскошной кровати, чтобы встретить ещё один рассвет. Твёрдая рукоять катаны – может быть, это единственное, что могло и должно было подходить холодному, избалованному, капризному, своевольному, властному, не знаю ещё какому наследнику престола, которым я и был. И бесконечно уставшему от своего положения. Положения пленника в этом дворце. Несмотря на титул, я был никем. Я даже не мог уйти отсюда, когда мне вздумается. Я жил здесь, как птица в клетке. По прихоти отца или из-за его отеческой заботы мне было запрещено всё на свете. Мои покои и мой сад – два места, где мне разрешалось находиться. Разумеется, время было неспокойное, и во дворец то и дело посылали убийц, но я мог с ними справиться.… Тем не менее, из-за этого – или ещё чего – мне категорически запрещалось покидать дворец. Сад окружала высокая каменная стена, которая манила меня больше всего на свете. За ней был другой мир, которого я почти не знал.… И куда мне до смерти хотелось попасть хотя бы на пару минут. Сегодня отец уехал в провинцию, с большей частью своей свиты. Я мог побыть один, что бывало крайне редко. Отоспавшись, я встал, накинул кимоно, повязал меч и вышел в сад, чтобы проверить мои клумбы. Конечно, это было глупо, но в последнее время я стал заниматься цветоводством. Я прошёлся по саду, почти до самой стены, и собирался уже повернуть обратно, как услышал из-за стены хорошо знакомые мне звуки. Кто-то махал там мечом. Свист рассекающей воздух катаны я бы ни с чем не перепутал. Я приник ухом к стене, пытаясь расслышать хоть что-то… Возможно, там кто-то сражается? Отчасти именно поэтому отец и запер меня во дворце: я не пропускал ни одной драки и когда заработал серьёзную рану, отец пошёл на крайние меры. С тех пор моя жизнь превратилась в одну сплошную скуку. Я ловил звуки с трепетом. Но они исчезли. Я закусил губу. Искушение было велико. Пойти и посмотреть, что там происходит. Всего на пару минут. Никто и не заметит. Мой наставник ещё спит, слуги не войдут в мои покои без него, им это запрещено. Я решился, придержал меч и в два прыжка перепрыгнул через стену, мягко опускаясь на одно колено, готовый ко всему. Тишина. Никого тут не было. Я встал, оглядываясь, и почувствовал, что наступил на что-то. Вернее, на кого-то. Лежащий и вероятно спящий на траве мужчина вскочил, выхватывая меч и вставая в боевую стойку. Я отступил, только положив руку на рукоять меча. - Ты! – сказал он, проморгавшись и опуская меч. – Смотри, куда идёшь! Интересно… Он что, не узнал меня? Мне стало любопытно – здесь все знали меня в лицо. Да и как они не могли знать своего будущего повелителя! - Я тебя не заметил, - ответил я, разглядывая его. Вид у него был потрепанный, но не лишённый достоинства. Меч тоже был неплохим. По телосложению можно было сказать, что он воин, а по чертам лица - что не простолюдин. - Давай, - сказал он, вкладывая меч в ножны, - вали отсюда, ты мне спать мешаешь. - Да ты грубиян, - сказал я. - Может быть, ты меня будешь учить манерам, сопляк? – насмешливо спросил он, провоцирующее кладя руку на меч. - Если хочешь жить, ты извинишься за свои слова, - спокойно ответил я, хотя краска начинала приливать к лицу. Дело было не в том, что он грубил. Но его насмешливый снисходительный тон меня разозлил. Я ненавидел, когда во мне видели ребёнка. Я выглядел не старше шестнадцати, но мне было уже за двадцать. Во дворце все относились ко мне, как к ребёнку, как к красивой кукле… Мне приходилось это терпеть, потому что ничего другого не оставалось. Но чтобы кто-то вроде этого бродяги таким тоном со мной разговаривал… - Бла-бла-бла, - со смехом сказал он. – Ты хоть знаешь, с кем ты разговариваешь? «А ты-то знаешь?» - подумалось мне, но вслух я этого не сказал, хмуро и с вызовом глядя на него. А его это, похоже, забавляло. Он со смехом поинтересовался, разрешает ли мне мамочка носить такие опасные игрушки или это игрушечный меч. Я заскрипел зубами и процедил: - Может быть, мне стоит показать тебе, насколько он игрушечный? Если ты, конечно, не боишься. Его лицо вспыхнуло, и он выхватил меч, вставая в стойку: - Чёрт возьми, я буду не я, если тебя не проучу, пацан! - Ну, давай, попробуй… - я медленно вытащил меч, держа его перед собой на вытянутой руке. - Надо же, - с прежним смехом сказал мужчина, - настоящий… Я сделал выпад, прежде чем он успел и глазом моргнуть, но он оказался ловким и сумел его отбить. Я отступил и снова напал, обрушивая на него серию мощных ударов. Он только оборонялся, не нападая, и меня это злило. Я выгнул руку в несколько иное положение и сделал ещё один выпад, эта была первая стадия приёма, которому научил меня один хитокири. На второй стадии удар было невозможно отбить, он был смертельным. Скрежет стали, искры посыпались во все стороны. Мужчина выдержал удар, и теперь я старался пригнуть его меч к земле, а он всеми силами сбросить мою катану со своего клинка. В затяжном бою я бы проиграл – он был сильнее, поэтому я быстро сделал финт и молниеносным движением закончил поединок – моё лезвие оказалось под его подбородком. В это же мгновение я почувствовал, как что-то холодное скользит по внутренней стороне моего бедра вверх, и, опустив глаза, увидел, что его меч уходит лезвием под моё кимоно. Прием, конечно, был незаконным… - Убит, - сказал ему я. - Может быть, ты? – возразил он, но я знал, что моё лезвие коснулось его шеи намного раньше, так что я бы в этом случае отделался только царапиной, а его голова бы уже слетела на землю. Мужчина опустил меч, я тоже. Он смотрел на меня с интересом. - Пожалуй, - сказал он, - кое-какие слова я беру обратно…. Ты неплохо сражаешься для своего возраста. - Ни слова о моём возрасте, если не хочешь, чтобы я тебя отделал, - сквозь зубы предупредил я. - Да ты и сам грубиян, - сказал мужчина. – Со старшими не знаешь, как разговаривать… Ты знаешь, с кем ты разговариваешь? - Нет, и меня это не волнует, - я спокойно посмотрел на него; неужели он ещё не понял, кто я? - Тогда я скажу тебе, - он вложил меч в ножны и приосанился. – Я мастер меча Такуя Химура. Мне было забавно за ним наблюдать. Интересно, как бы он отреагировал, узнав, кто я? Но я пока решил с ним поиграть. Я сделал вид, что задумался. На самом деле, его имя было известно во дворце – это был один из лучших мастеров, но он не принадлежал ни к одному из кланов. - Ну, я, кажется, слышал твоё имя от отца, - сказал я после паузы. - В таком случае, побольше уважения, мальчишка, - он поднял голову. Я холодно улыбнулся в ответ. Моя улыбка могла взбесить кого угодно, и он не был исключением. Такуя вспыхнул, сжимая пальцы на рукояти. Я хотел уже сказать, кто я, но подозрительный шорох на дереве заставил меня застыть на месте и вздёрнуть меч лезвием вверх. Химура принял это на свой счёт, выхватывая меч. Я вывернул катану во вторую позицию и через секунду сверху на меня обрушился человек в маске с ножом. Я отступил, делая молниеносный, почти неуловимый выпад, и он рухнул, не долетев до меня, рассечённый надвое. Я стряхнул кровь с клинка и ногой повернул его на спину – судя по татуировкам, это был наёмник одного из кланов. Они снова послали убийцу. - Могли бы послать кого-то получше, - пробормотал я, поднимая глаза на Такую. Его искажённое лицо выражало крайнее изумление. Он посмотрел на меня куда внимательнее, хмурясь и не опуская меча. - Это враг… - негромко сказал я, ткнув ногой в труп. – Но если ты мне не враг, тебе нечего беспокоиться. Раздались голоса, топот ног. Я мысленно ругнулся – вопль убитого наверняка слышали во дворце, и теперь сюда бежали солдаты. Я завертел головой в поисках какого-нибудь укрытия – мне не хотелось возвращаться во дворец. Взгляд мой наткнулся на заросли дикого винограда, я быстро вложил меч в ножны, схватил мужчину за руку и потащил за собой в кусты. Он с изумлением последовал за мной, но ничего не сказал. Из-за лоз винограда я наблюдал, как солдаты осматривают тело и взволнованно указывают на рану… Чёрт, я болван, такой удар мог сделать только я… Сейчас они обнаружат, что меня нет во дворце, и мигом меня найдут. Я отступил вглубь виноградника, кусая губы. - Послушай… - медленно спросил Такуя. – Ты… ты преступник? Это тебя ищут солдаты? Я сердито посмотрел на него. Может мастером меча он и был, но сообразительностью явно не отличался. - Ага, - с усмешкой ответил я, - государственный преступник. Солдаты забегали вокруг дворца в панике. Ага, значит, уже обнаружили, что я пропал. Я отступил назад, чтобы они меня не заметили. Здесь было тесно и мне пришлось почти вжаться в Химуру. Его рука неожиданно легла на мою талию и привлекла меня спиной к его телу. - Отпусти… - приказал я. - Тссс… замри… или они заметят… - шепнул он, застывая как статуя. Солдаты прошли совсем рядом. Я старался не двигаться. Интересный он, я ведь сказал ему, что я преступник, а он мне помогает…. Мысли перетекли в другое русло. У него потрясающее тело… Я чувствовал спиной его мускулы, и в мои ягодицы упиралось что-то твёрдое… его катана… или… Я прижался к нему ещё теснее, чтобы понять.… Его рука, державшая меня за талию, дрогнула. Я почувствовал, что то, что упиралось в меня, стало горячее.… Всё-таки это его член… Классное ощущение… Меня слегка перетряхнуло, я опустил руку и нащупал его член пальцами. Судя по всему, большой и твёрдый… Его тело содрогнулось при моём прикосновении. - Ты… что ты… - сглотнув, сказал он. Я стиснул зубы, чувствуя, что хочу его.… Такой не должен меня разочаровать.… Такой же твёрдый, как моя катана… и такое сильное тело…. Я убрал руку, чувствуя, что моё тело призывно дрожит и становится тёплым. - Ты… странный… - наконец выдавил он. – Почему ты…. Что ты сделал, что тебя ищет стража? Я закрыл глаза. Внутри всё пульсировало. Хочу его прямо сейчас… Боже, я давно так не возбуждался.… А ведь он даже не прикасался ко мне.… Сквозь какой-то туман я слышал, как к винограднику кто-то подходит, и почувствовал, что рука Такуи крепче сжимает мою талию… - Йору-сама, - раздался спокойный голос моего наставника, - прошу вас, хватит играть в прятки, выходите. Вам пора вернуться во дворец. - Йору-сама? – поражённо воскликнул Химура, моментально разжимая руки. Я вздохнул. Всё снова стало обычным. Я вышел, солдаты моментально встали на колени. Наставник посмотрел на меня с упрёком. Конечно, если со мной что-то случится, с него первого голову снимут. Химура тоже вышел, почти в ужасе глядя на меня, его сразу окружили солдаты, но я приказал им не трогать его. Наставник обрушил на меня град упрёков. Я холодно посмотрел на него: - Мне послышалось, или вы смеете меня упрекать в присутствии простолюдинов? Наставник побледнел, поспешно кланяясь. Я с раздражением приказал ему встать. Меня всё это бесило, всё то подобострастие, с которым на меня смотрели. Жаль, если и в глазах Химуры оно появится…. Я посмотрел на него. Он слегка поклонился, качая головой, и сказал: - Совершенная безответственность. Мои щёки вспыхнули. Совсем как отец… Я вздёрнул голову и сказал наставнику: - Я иду к себе… и он тоже, - я схватил Такую за руку и потащил за собой. Наставник в ужасе попытался возразить, но я одарил его ледяным взглядом, и он моментально сник. Химура был изумлён не меньше. Я привёл его к себе в покои, бросил меч у изголовья кровати, и стал раздеваться, потому что моё кимоно было испачкано кровью. Такуя вспыхнул и отвернулся. Я изогнул бровь: - Почему ты отвернулся? Тебе не нравится моё тело? - Я не думаю, что мне стоит на вас смотреть, принц, - ответил мужчина, не оборачиваясь. - Я тебе приказываю смотреть, - тихо сказал я. Он повернулся. Лицо его горело. Я по-прежнему был обнажён, держа кимоно в руке. - Почему ты повернулся? – спросил я, наблюдая за его реакцией. - Потому что вы приказали… - глухо сказал он. - Значит, ты сделаешь всё, что я прикажу? – почти грустно усмехнувшись, спросил я. Такуя сглотнул, ничего не сказав. Я подошёл к нему, чувствуя, что внутри всё переворачивается, и притянул его за голову к себе, впиваясь в его обветренные губы поцелуем. Он замер, но я настойчиво пытался раздвинуть его губы языком, и он ответил на мой поцелуй, стискивая мою талию своими руками. Я оторвался от его губ и хрипло сказал: - Люби меня… Химура вздрогнул, но я потянул его за собой на постель, стаскивая с него одежду. Он растерянно позволял мне раздевать его. Мне хотелось поскорее увидеть его, прикоснуться к нему… Мне хотелось убедиться, что я не ошибся там, в винограднике… Я весь дрожал от нетерпения, развязывая его пояс. Наконец, он остался голым, смущённо прикрывая пах ладонью. Я пожирал его взглядом. Его тело было великолепным, и даже шрам, протягивающийся от груди до живота, его не портил. Я прочертил кончиками пальцев по шраму, чувствуя его дрожь, и заставил его отвести руку от живота. Перед глазами у меня летали звёздочки, и вид его члена только подстегнул моё возбуждение. Он действительно был большим и сильным. Я коснулся его рукой, моментально почувствовав отклик: он вздрогнул и распрямился, удобно ложась в мою ладонь. Я немного поиграл с ним, видя, как лицо Такуи заливает краска, и чувствуя, что его член действительно меня не разочаровал.… По крайней мере, пока. - Люби меня, - повторил я, обвивая его шею и прижимаясь к нему всем телом. - Я вам в отцы гожусь… - хрипло возразил он. - Сколько тебе лет? - Сорок. - Это не имеет значения…. я хочу тебя… - я вплёлся пальцами в его волосы, покрывая его лицо поцелуями. – Я никого ещё так не хотел… Такуя задрожал, подхватывая меня руками под бёдра и страстно целуя меня. Я обвился вокруг него руками и ногами, прижимаясь всё плотнее. Я не мог ждать.… Всё моё тело требовало его немедленно…. Мужчина опрокинул меня на кровать, покрывая моё тело поцелуями. Его пальцы грубовато ласкали меня, сжимая и растирая соски, и от его прикосновений у меня внутри всё ныло, вызывая отзыв в члене. Заметив это, Химура сгрёб в ладонь мою плоть, сминая её, я застонал, подставляясь под его руку. Он с восторгом смотрел на меня, лаская меня всё быстрее и страстнее. Я заскользил пальцами по его телу, чувствуя, что оно буквально горит. - Люби меня… - повторял я хрипло, запрокидывая голову назад. Под его пальцами текло, я медленно кончал, с дрожью расставаясь с каплями спермы, но возбуждение не проходило, оно лишь усиливалось…. я просил его продолжать, я почти умолял его.… Наконец, он опустился на меня всем телом, я с наслаждением прогнулся под его тяжестью, чувствуя каждую клеточку его напряжённого тела. Такуя вопросительно взглянул на меня, я утвердительно кивнул и в тот же момент почувствовал, как его член вошёл в меня. Я со стоном раздвинул ноги, заставляя его войти ещё глубже… - О небо… - выдохнул я, вцепляясь пальцами в покрывало. - Вам больно? – с тревогой спросил Химура, сделав движение, чтобы оставить меня. Я прижал его к себе, впиваясь пальцами в его ягодицы: - Нет… ни за что… не смей… продолжай… сильнее… не жалей меня… - Принц… - сглотнув, возразил он. - Ни слова больше! – выдохнул я, заёрзав под ним. – Просто люби меня… так сильно как можешь…. Я хочу тебя… Он слегка задрожал, но больше не колебался. Его пальцы снова стиснули мои бёдра, и мужчина снова ворвался в меня, так же грубо, как и в первый раз. Я застонал, мои мышцы сжались вокруг его твёрдого ствола.… Двигаться ему стало труднее, он пробормотал: «Вы такой узкий…» - Сделай меня шире, - сбивчиво пробормотал я. Ему не нужно было уже повторять это. Его тело, сильное и такое желанное, придавило меня к кровати, и я закусил губу, чувствуя, как его член вколачивается в меня, задевая все чувствительные точки, и становится от фрикций всё твёрже и горячее. Я просто не верил, но моё тело само отзывалось на его проникновения, всасывая его глубже, разгораясь под его тяжестью… Я никогда не испытывал такого при близости с мужчиной, это вообще первый раз, когда я почувствовал хоть что-то.… И мне показалось, что даже моя катана ему проигрывает…. Я запустил пальцы в его волосы, повторяя: - Сильнее… люби меня ещё сильнее… умоляю… Он послушно вколачивался в меня всё глубже, постанывая и всё лихорадочнее сминая мою сочащуюся плоть пальцами. Я чертил ногтями полосы по его мокрой коже, и мои крики разносились по всей комнате, вероятно, их было слышно и по всему дворцу. Меня это не волновало. Я получал то, что хотел всегда – сильное, жёсткое, доводящее до исступления проникновение. - Не останавливайся… - бормотал я. – Только не останавливайся… Такуя приподнялся, посмотрев на меня, и хрипло сказал: - Я не смогу остановиться, даже если вы мне прикажете… Вы… вы… вы такой… такой… Не договорив, он вновь опустился на меня, и наши тела задрожали в новом витке этого танца любви. Я был переполнен ощущениями. Я бился в оргазме, но он приходил снова и снова, не угасая, а ещё больше распаляя меня. Из меня уже не сочилось, а лилось, но я просил его продолжать. Он шептал мне что-то, но я почти не слышал его. Моё сердце стучало, рассыпаясь мириадами фейерверков и скатываясь туда, где мы были одним целым. Это было прекрасно, но скоро я почувствовал, что не вынесу больше этого удовольствия, просто умру от этого потрясающего ощущения…. Я прижал его за талию к своему животу, шепча: - Я хочу кончить… ещё раз… вместе с тобой… Его губы снова впились в мой рот, терзая его сладким, невыносимо сладким поцелуем. Я вонзил пальцы в его бёдра, задыхаясь, и принимал его всё более быстрые движения, пока они не стали совершенно сумасшедшими, лихорадочными…. Его тело содрогнулось, врезаясь в меня в последний раз, и я почувствовал, что внутри меня разливается настоящая лава…. Я сжал его в себе последним усилием и замер. Он безвольно свалился на меня, придавив меня своей тяжестью к мокрым простыням, и тяжело дыша, отпустил мои ягодицы, которые до этого стискивал. Моё тело всё ещё содрогалось, и его руки вновь заскользили по мне, успокаивающе. Я расслабился, обвивая его руками и ногами, и закрыл глаза. Его дыхание становилось ровнее, и вскоре стало размеренным. Химура приподнялся, кладя ладонь мне на щеку и поглаживая её, и сказал: - Вы довольны? Я открыл глаза, вглядываясь в его лицо, и спросил: - Ты делал это только потому, что я приказал… или я тебе нравлюсь… хотя бы немного… - Я не имею права даже касаться вас… - мужчина провёл пальцем по моим губам. – Поэтому давайте будем считать, что это всё-таки вы мне приказали… - Значит, я тебе всё-таки нравлюсь… - пробормотал я, успокоено закрывая глаза. Почему это вдруг меня стало волновать? Я никогда не спрашивал таких вещей… Он вновь лёг сверху, поглаживая меня по попе. Я почти дремал, но сохранял ясность сознания. - Ты останешься здесь… - пробормотал я. – Ты останешься здесь, со мной… - Но… - Никаких «но»… Я тебя нашёл… - я потёрся лицом о его грудь. - «Нашёл»? – переспросил Химура, с удивлением взглянув на меня. Я сквозь ресницы посмотрел на него и тихо повторил: - Я долго искал, но, кажется, теперь нашёл меч для своих ножен… Он понял, что я имею в виду, и слегка покраснел. Я с удовольствием погладил его по твёрдому, почти каменному плечу, и расслабленно растёкся под ним на кровати. Пальцы моей руки чертили на его коже иероглифы… Ты мой меч, я твои ножны…

Любовь моя, ты помнишь моё имя? Зимою, вдруг сменившей лето, Когда июнь вдруг обернулся декабрем, В снегах с пути я сбился. И моей Душе пришлось платить за это. Шелест волн на песчаной косе, Стук дождя серым утром по крыше... И камень могильный в росе. На дне морском, в пучине, в глубине, Любовь моя, своё ты горе спрячешь, Но нелегко приливы приручить... И он придет - тот день, когда Ты обо мне, любовь моя, заплачешь. Шелест волн на песчаной косе, Стук дождя серым утром по крыше... И камень могильный в росе.

Любовь моя, ты помни мое имя! (Г.Г.Кей)

***

- Доброе утро, ученики! Сегодня мы начнем изучать греческую мифологию. Пожалуйста, приготовьте учебники и специальную литературу. - жизнерадостный голос профессора Дирга ворвался в непринужденную атмосферу класса, заставляя подростков мгновенно притихнуть. Учитель удовлетворенно осмотрел класс, улыбаясь, когда его взгляд натыкался на слишком сосредоточенные личики отдельных учеников. Радость Бойна Дирга, тридцатилетнего преподавателя мифологии на факультете языческих искусств, не разделяло только два человека - Киан Цвейг и Байл Роут. Хотя недовольство никак не отражалось на их лицах, Бойн словно ощущал волны ненависти исходящие от этой парочки. В коридоре прозвенел колокол и занятия начались...

Год первый. Глава первая.

Когда родители узнали, что он будет учиться в колледже с магическим уклоном, то отреагировали на это слишком вяло. - Мы всегда знали что ты у нас особенный. - безэмоционально проговорила мать, на одну треть являясь ведьмой. - Очень рад за тебя. - едва слышно пробурчал отец, в следующее мгновение исчезая за дверью. Впрочем, это не сильно удивило Киана. Жизнь его родителей всегда была слишком насыщена, и там не оставалось места даже для него. Мальчику удалось практически бесшумно хлопнуть дверью в свою комнату, прежде чем дать себе волю чувствам. В ход пошли подушки, настольная лампа, стул, и даже маленький сундучок с невинными, но ценными для Цвейга, побрякушками. Когда же ярость исчезла, он позволил себе задуматься над будущим. И это будущее обещало быть не таким уж и приятным, как казалось в первый раз.

28 августа. Я даже не верю себе, что начал писать дневник. Казалось бы, что в этом такого? Но, черт побери, мне уже четырнадцать лет, и я не должен делать такие дурацкие записи, словно какая-то девчонка! Ладно, хрен с этим... Сегодня я ездил в магазины. Нужно было купить школьную форму (какой идиот придумал эти правила?) и учебники. Насчет последних... Сколько же дисциплин у нас будут преподавать? Одних только учебников по мифологии набралось штук шесть! А если посчитать алхимию (еще три учебника), провидение, преображение и еще какую-то хрень... Короче говоря, сумка получилась тяжелой. А потом мне еще пришлось тащиться в специализированный магазин за формой! На другой конец города! И да, конечно, родители в моем своеобразном турне не участвовали. У отца было совещание в Отделе транспорта, а мать опять уехала на конференцию по проклятьям. День уже заканчивался, когда я, наконец, пришел домой. И ведь даже никто не поинтересовался моим отсутствием! Вот черт! И что я об этом так волнуюсь? У меня был чертовски дерьмовый день и хватит об этом.

1 сентября. Я вчера только прилетел, а мне уже хочется обратно домой. Нет, я не родительский сынок, просто здесь все такое чужое... Не знаю, как написать. Конечно некоторые ребята очень милые и общительные, вот только они явно будут учиться не на одном со мной факультете. Да и кто пойдет изучать языческие искусства? Только такой придурок как я и еще парочка чокнутых, типа Этейн Катлинг. Я познакомился с ней тоже вчера. А сегодня на распределении она отошла к тому же столу что и я. И, как оказалось, нас не так уж и мало... По крайней мере, около двадцати человек. А я уж думал, что будет скучно. Днем ко мне подошел какой-то мужик. Сказал, что его зовут Бойн Дирг, и он будет преподавать у нас мифологию. Мне захотелось запустить в него учебниками по его же предмету. Я уже заранее ненавижу мифологию...

5 сентября. Четыре дня! Я здесь уже четыре дня! А мне уже хочется применить парочку проклятий для одного из студентов колледжа. Не думаю, что папа бы это одобрил, а вот мама - наверняка. Его зовут Байл. Байл Роут. Чувствуется что его семья тоже из кельтов, иначе, откуда бы взялось это идиотское имечко? Хотя мое и не лучше... Так о чем это я? Сегодня я уже примеривался для произнесения проклятья, когда в коридоре появился профессор Дирг. Он повел себя как-то странно. Сначала подмигнул мне, а потом потрепал по голове словно щенка. Ненавижу. К тому времени Роут уже успел исчезнуть из моего поля зрения. Повезло гаду. Сегодня мы изучали основы алхимии. На следующей лекции нам обещали дать список растений, необходимых для приготовления зелья на практическом занятии. Ну, еще и углубленное изучение заклятий. Хотя теперь я рад, что моя мама является ведьмой. Хоть на этих лекциях мне легче чем остальным.

19 сентября. Вау! С последней записи прошло аж две недели! Я и не заметил. И не думайте что я сейчас улыбаюсь, так как на самом деле я готов кого-нибудь убить. И да, он снова это сделал! Мне кажется, что профессор Дирг и Роут действуют заодно. Стоит мне только подумать о пакости, которую я мог сделать этому мелкому кельтскому недоноску, как рядом с ним оказывается этот педофил Дирг. Я, правда, думаю, что профессор Дирг педофил? О черт! Я никогда раньше не думал об этой стороне жизни. Но раз уж я задумался сейчас, то стоит задать себе еще один вопрос. Почему я подумал о профессоре Дирге и Роуте, когда формулировал термин "педофилия"? Бл*! Я не хочу об этом знать!

15 октября. Решил делать записи раз в месяц. Сейчас мы настолько загружены учебой, что даже мысль о том, что надо будет написать хотя бы пару строчек, вызывает болезненный стон. Я идиот! Стоило только это написать, как перед глазами встает очень яркая картинка: Роут и второкурсник с алфака, самозабвенно целующиеся под лестницей. Приходиться еще раз напомнить что мне только четырнадцать и я не должен думать о таких идиотских вещах. Парень и парень? Фу!!! Профессор Нимейн разрешила мне и Этейн Катлинг приходить на дополнительный курс по Темной истории. Хм, я и правда сдружился с этой девчонкой. И она вполне симпатичная, даже для прямого потомка галлийских намнет. Хотелось поинтересоваться об обряде, проводимом в день весеннего равноденствия, но я как-то не решился. Вдруг и меня к этому привлечет? Три дня назад Хель Йон испортила одно из экспериментальных зелий. Какой потрясающий взрыв был потом! Описать точно не могу, потому что большую часть пришлось провести за дверью. А все из за этого придурка Байла! Он почти заставил меня станцевать канкан, наложив вполне дурацкое, но нелицензированное заклятье. Отчитываться в своем проступке и ощущать его последствия мне пришлось перед профессором Диргом. Я, наверное, не упоминал что он наш декан? нет? Точно нет. Я проверил предыдущие записи. Я убью Байла Роута! Я убью Бойна Дирга!

23 ноября. На улице уже снег. Холодно. Ненавижу. Всех! Роута и Дирга в первую очередь. А еще Атара Мабуша, с факультета предвиденья. Короче говоря, всех!

14 декабря. До Нового года осталось две недели. Через неделю у нас начнется сессия и продлится до рождественских праздников. А еще можно будет съездить домой на пять дней. Я не хочу. Меня там все равно не ждут. А вот Роут уезжает, что делает меня до неприличия счастливым. Что подарить ей на Новый год? А на Рождество? Этейн ждет от меня подарка, ведь я её поцеловал. Это было скучно. Я просто хотел поблагодарить девчонку за конспект по славянским духам и монстрам, но вместо щеки мои губы оказались на её губах. Господи, какое счастье что мне не надо ехать домой! Мать точно бы вытянула у меня всю правду. И при этом осталась бы недовольна. А как-то не хочется подвергать своего единственного друга (или уже подружку?) нелицензированному проклятью... Сегодня занимался в библиотеке. Нам выделили три часа на подготовку к экзаменам. Еле нашел свободное место. Оказывается не только студенты факультета языческих искусств страдают недостатком знаний. Черт! Я точно завалю экзамены! А вчера в общежитии поднялся переполох. Из террариума сбежал королевский питон. Я иногда удивляюсь - почему они не держат своих питомцев в отдельном здании? Зато было не скучно.

25 января. Я сдал! Черт побери, сдал!! Фуух! Второй семестр оказался более доступным, чем казалось до сдачи экзаменов. Даже предвидение удалось сдать на удовлетворительно, хотя профессор Йорд пытался меня завалить уже на втором вопросе. Вчера видел Роута. Уже с третьекурсником с истфака. Похоже, он собирается соблазнить всех студентов с ближайших курсов. Но мне все равно. Моя проблема - Бойн Дирг. Уже в который раз замечаю его странный взгляд, устремленный именно на меня. Когда этот взгляд замечает и Роут, то лишь удивленно хмыкает и разочарованно пожимает плечами. Что бы это значило? Я встречаюсь с Этейн Катлинг. С Этейн. Встречаюсь. Интересно, сколько раз мне надо это написать, чтобы поверить? На праздники я ничего не дарил. Только послал письма с поздравлениями и открыткой. Ну и что, что открытке больше двухсот лет! Мне их мама прислала. А когда Катлинг вернулась от родителей, то сама предложила мне встречаться. Я и не сопротивлялся. Хотя мне было любопытно - что такого я написал в письмах, чтобы она на это решилась?

17 февраля. Еще один месяц подходит к концу. Я бы сказал, что ничего такого не произошло, но ведь это было бы неправда. Произошло слишком много всего, я даже не успел толком все осмыслить. Профессор Дирг ущипнул меня за задницу и пригласил на свой факультатив. Байл зажал меня в углу под лестницей и пять минут жарко дышал мне в шею. После чего получил смачный удар по носу и предложение идти к Диргу на факультатив. Аргос Тейль, пятикурсник с моего факультета, долго меня лапал практически посреди холла, уговаривая пойти к нему в комнату. Лишь долбаная гордость и натуральный испуг не дали мне его проклясть прямо на месте. Этейн тоже ведет себя странно. Просит сводить её в кино, в кафе, полюбоваться ночью на звезды... Как будто я на них на астрономии не нагляделся! И постоянно тянется обниматься, елозя потной ладошкой у меня по спине. Наверное, мы скоро расстанемся. Вчера получил на алхимии неуд. Кто-то стащил мое сочинение по лунным травам. Родители еще не знают, да и вряд ли когда нибудь узнают. Сегодня моя куртка оказалась в чужом шкафчике. Гм... У Байла, если быть точнее... Появилось желание наложить на шкафчик проклятие. Может, поможет? Сейчас полпервого-ночи. И кто-то скребется в мою дверь, пытаясь её открыть. Я едва скрываю свою улыбку - на двери наложено проклятье. А значит, завтра я узнаю, кто пытался сюда проникнуть.

8 марта. Кто придумал этот праздник? Этейн пытается свести меня с ума. Пришлось с раннего утра идти в магазин за цветами, иначе бы она меня не простила. Нам точно пора расстаться. Перед занятиями обнаружил у себя на столе букетик ландышей и странную записку. И я знаю точно, что это не от Этейн. Я только что попрощался с ней прямо перед дверьми. У неё факультатив у профессора Нимейн. Не долго думая я отправил и записку, и цветы в мусорку. Даже не замечая идиотского взгляда Хель Йон. Кто сказал, что весной надо влюбляться? Покажите мне этого придурка и я его прокляну! Я постоянно натыкаюсь на парочки. Под лестницей, в туалете, в кладовой, на переходах в общежитии... Такое ощущение, что весь мир надел розовые очки. Очередной подарок я обнаружил в своем шкафчике. Интересно, кто это считает что я похож на девчонку? Судя по почерку, это Байл Роут. У меня вырывается сдавленное ругательство и я поспешно испепеляю этот подарок, пока никто не видит. Если этот день пройдет удачно, я обещаю больше не находиться на восьмое марта в колледже. ... Я больше не буду пить. Интересно, каким образом Борею и Нерею пришла в голову мысль пригласить меня в бар? И кто разрешил бармену продавать несовершеннолетним алкогольные напитки? Тем не менее, я пьян. У меня даже почерк скачет. Вот завтра посмеюсь над этим. А, вот еще. Когда я возвращался, меня кто-то поймал за руку и поцеловал. В холле было темно и я не видел кто это. Знаю только что он меня выше, и пахнет смородиной и рябиной. Недаром у меня улучшились оценки по алхимии. Попытаюсь завтра опознать. Если смогу что-нибудь вспомнить с похмелья. А то, что оно будет, я не сомневаюсь.

10 апреля. Улыбнуться я смог только сегодня. Когда у Сина внезапно вырастают ослиные уши. После восьмого марта все шло наперекосяк. Когда я девятого увидел счастливую рожу профессора Дирга, меня оставили всякие сомнения насчет человека, целовавшего меня ночью, восьмого марта. А вот Байл выглядел расстроенным. Пятнадцатого Роут попытался со мной поговорить, но я исчез в своей комнате, едва заметил его в переходе общежития. Двадцать первого кто-то опять пытался взломать мой замок. Я поставил еще парочку проклятий на дверь. Вчера, на лекции по преображению, мы делали из мухи слона. Довольно смешно, если не знать что это очень сложно. Что мы тогда будем проходить на втором курсе, не говоря уже о пятом? Пять минут назад закончились лекции по проклятьям. Я уже писал о том, как Сину идут ослиные уши? До сих пор улыбаюсь. О, ко мне направляется Этейн! Наверное, хочет поговорить о завтрашнем свидании. Она пока не знает, что я хочу с ней расстаться. Я скажу ей завтра.

14 мая. Практически конец семестра. У меня до сих пор горят щеки, когда я вспоминаю скандал, который закатила мне Этейн, когда я сообщил ей о нашем расставании. То, что она меня не прокляла, оказалось просто чудом. Катлинг назвала меня бесчувственным геем. надеюсь это не из-за тех многозначительных взглядом, которые на меня бросает профессор Дирг. Я бы хотел бросить лекции по мифологии, но это является одним из основных предметов на нашем факультете. Черт. Подложил Байлу в шкафчик любовное письмо от пятикурсника Аргоса. Будет интересно посмотреть на их реакцию. Хотя бы отомщу за февральские приставания. Мне кажется или профессор Нимейн смотрит на меня с повышенным интересом? Боже, пусть это будет не так! Снова ходил в библиотеку. И опять там все места заняты. Я знаю точно, в другое время библиотека пустует. Удивительно, какое рвение к получению знаний испытывают все студенты в конце семестра. И я один из них. Обложился книгами по астрономии и предвиденью. Хорошо что алхимия, заклятья и мифология не причиняют мне столько проблем. Жалею, что решил пойти в этот колледж. Попытка проклясть профессора Дирга обернулась провалом и наказанием на оставшиеся две недели. Проклял Байла - тому пришлось весь день хвастаться зеленой кожей. Почти был счастлив.

10 июня. С экзаменами наконец-то покончено. Результаты придут через месяц. Колледж пустеет, так как все разъезжаются по домам, на летние каникулы. Но не думаю, что нам дадут отдыхать. Все профессора задали домашнюю работу на лето. Причем объем некоторых работ приравнивается к содержимому двух сорокавосьмилистовых тетрадей. Надеюсь, хоть дома обойдется без этого любвеобильного безумия...

Щуплое мальчишеское тело висело посреди комнаты на бельевой веревке. Обхваченное за шею и туго стянутое, оно покачивалось в такт метроному, стоящему напротив на письменном столе. Комната, залитая лунным светом, полнилась лишь мерным стуком маятника, биением дождевых капель за окном и тяжелым дыханием сидевшего на белом табурете обнаженного юноши шестнадцати лет. Находясь между столом и висящим трупом, он переводил глаза то на маятник, то на белое тело, то на дверь, черневшую в конце комнаты. Когда он смотрел на то тело, непременно задерживал взгляд на пупке, этой переходной точке между красотой внешней и уродством внутренним. Он не решался смотреть выше пупка: его страшило лицо повешенного, не смотрел он и вниз: страшился своего тела, его реакции на созерцание мягкого беловатого органа. Так текли минуты, уплывая куда-то внутрь бездонного пупка, и сидевший на табурете не решался встать. Он боялся черной двери, так же как и белого тела, от них обоих исходил осязаемый ужас, плотный и серый, как бы вмешавший в себя оба цвета. Ужас двери – того, что за ней; и ужас тела – того, кто в нем. Что-то неприятное и глумливое таилось то ли в комнате, то ли в его голове, плясало на лунных лучах и гадило в темных углах. Мерный стук маятника вводил в полудрему, пелену междумирия, когда не чувствуешь времени, и время не замечает тебя, но извлекает из головы пыльные грезы, где пляшут и скачут серые недотыкомки. Наверно, одна такая выскочила и теперь каталась по лунному лучу, мешая мальчику сосредоточиться на воспоминаниях. Он был в полудреме, но маятник верно извлекал из него события минувшего дня.

Утром Алексей – так звали этого юношу – позвонил своему другу Ромке и договорился о встрече через полчаса в Ромкиной квартире. Они оба знали, чего хотели: последней встречи, последней близости, поскольку Ромка остался в городе лишь на ночь, а завтра должен будет уехать вслед за семьей. Алексей пошел на кухню, шлепая по линолеумному полу голыми ступнями. Приготовил себе кофе, мерзкое на вкус – он никогда не умел его толком варить. Косые лучи поднимавшегося солнца падали на пол и стол, вычерчивая прямые геометрические линии. Тысячи пылинок сонно плавали на свету. Черные глаза, черные слегка вьющиеся волосы, стриженые до кончиков ушей, чуть тронутая нежным загаром шея и бледное, худое тело, на котором проступали тонкие голубые жилки – таким был Алексей, мечта декадента; яркая, живая поступь изысканной тоски касалась его, и казалось, что хрупкое тело только-только привезли с северных морей, где оно лежало на леднике подернутым инеем. Солнце грело не слишком сильно – начало весны – и Алексей надел светло-голубые джинсы, бежевый свитер поверх белой майки, черную фланелевую куртку и серые кроссовки. Идя по улице, ловил сальные взгляды похотливых стариков и неодобрительные покачивания головой их благочестивых жен. Тротуары только оттаяли, по ним перекатывались, подталкиваемые редкими порывами ветра, просохшие прошлогодние листья и грязные бумажные комки. Он вышагивал медленно, предаваясь посетившим его во сне мыслям. Голова его была как никогда ясна, ветер нежно трепал волосы и ласкал шею. Алексей вспоминал притчу Аттара о соловье и розе, которую читал на ночь, и сейчас воссоздавал в подробностях эту историю невозможной, но все же случившейся любви. В своем горячечном воображении краски приобретали оттенки, каких не имели. Роза была не роза, а безжизненная белая кукла, соловей же собирался улетать, чтобы петь где-то еще. Но вот их встреча – и краски густеют: из глубины розы изливается жизнь, выходя на свет озаренного луной сада, она из белой становится ярко-алой; соловей пойман в любовные силки и качается на ветке, трепеща маленьким тельцем, не вмещавшим вырывающейся страсти. Алексей прекрасно понимал, что его ждет жгучая боль утраты – эгоизм, которым он упивался, слишком быстро пьянея. Он подошел к квартире Ромки, его темно-коричневая металлическая дверь резала глаза: как часто стояли они здесь и целовались, не желая расставаться, но потом Ромка разжимал объятия и скрывался за этой дверью, обещая непременно встретиться на следующий день, а Алексей стоял еще немного и смотрел на воспоминание, а затем возвращался обратно. Ромка почти тут же после раздавшегося звонка открыл дверь и впустил своего любовника. Нетерпение и радость встречи отражались на лицах обоих, но было здесь еще что-то: у Ромки – отпечаток грусти, у Алексея – задумчивая возбужденность наравне с апатией. Едва Ромка закрыл дверь, как его друг впился в него долгим поцелуем, нежно покусывая чуть выступающую губу Ромки. Они стояли в пустой прихожей, прижавшись друг к другу, гладили по плечам, спинам, рукам, ворошили волосы, терлись джинсами, продолжая целоваться и смотреть один другому в глаза – с грустью и радостью, с желанием и обожанием, с бесконечной любовью. Они разнялись наконец и прошли довольно длинным коридором на кухню. В квартире почти ничего не осталось – все вывезли перед отъездом. Лишь на полу гостиной лежал пожелтевший от времени матрас, а рядом расположился старый письменный стол с метрономом и скрипичным футляром на нем – Ромка учился на скрипке. Шторы во всей квартире были сняты, выцветшие обои местами отслаивались; понятно, почему им понадобилось переезжать, здесь стало непригодно для жилья, новые владельцы собираются переоборудовать помещение в контору. Кухня, как и вся квартира, была пуста, если не считать старой газовой горелки, банки кофе и турки рядом на полу. Пришедшим мальчикам негде было сесть, поэтому они просто стояли, прислонившись к стене, и смотрели на пол и на горелку. Наконец Ромка кратко спросил: – Кофе хочешь? – Неплохо бы, – отозвался Алексей и посмотрел на друга. Им не требовалось много слов, каждый и так знал, что чувствует другой. Ромка опустился на корточки и стал колдовать с черным порошком – это получалось у него несравненно лучше. Алексей остался стоя смотреть на манипуляции любимых рук, на тонкий профиль Ромки с нежными чертами лица и чуть выдающейся нижней губой. Но вот он тоже опустился на колени и задумчиво и грустно провел внешней стороной ладони по щеке Ромки, тот взглянул на него и попытался весело улыбнуться, но глаза выдавали все. – Лёш, это же не конец, мы будем писать письма, созваниваться, приезжать друг к другу… иногда. – Год, два, а может и того меньше мы продержимся, – сказал он. – Но это только продлит агонию, в конце концов, все закончится, как и должно случится. Мы просто устанем, забудем, заведем себе новых… друзей. Расстояние по-настоящему отдаляет людей, так происходит со всеми, мы не исключение. Кофе закипел, и у Ромки появился повод отвернуться от друга, занявшись напитком – глаза бы выдали с головой. Вся грусть, копившаяся где-то внутри, внизу живота, поднималась вверх и давила в груди, нигде ей не было выхода, кроме слез, но вот этого Ромка и страшился. Дать выход слезам, поддаться грусти для него означало утратить надежду, смириться с концом. Они сели на пол и стали по очереди пить горячий кофе прямо из турки – чашек не было – обжигали горло, морщились, только бы приглушить подавленность, взбодриться. Тщетно. Пришла Ромкина очередь пить. Он захватил турку вместе с рукой Алексея, как бы пытаясь что-то сказать, но потом вздохнул и взял остывающий кофе. – Ты действительно думаешь, что все кончится, когда я уеду? – спросил он с сожалением. – Кончится, – ответил Алексей. – Что ж, тогда надо хотя бы сохранить приятные воспоминания об этом времени. Или вовсе забыть… Но я не смогу так просто выкинуть тебя из головы и… и из сердца. Но это тоже пройдет, как ты говоришь, все всегда проходит. В конечном итоге, если не можешь ничего изменить, приходится смириться. Алексей сидел, разглядывая пятнышко на полу, и почти не слушал его. Туманные образы, обрывки невысказанных фраз, звуки падающих колокольчиков и тикающих часов мерещились за окном. Начинал накрапывать дождь, солнце отклонилось от зенита – сейчас ужа часа два, если не больше, время летело незаметно. Среди многочисленных образов его фантазии промелькнула раз сценка с красной розой и качающимся соловьем, он остановил на ней внимание, разглядывал ее, играл с ней; и мысль неожиданная, бредовая, но заманчивая пришла ему в голову. – Прости, что ты сказал? – очнулся Алексей. – Вот, ты меня уже не слушаешь, – вздохнул Ромка. – Я сказал, что если не можешь изменить, приходится смириться. – Нет, нет, здесь ты неправ. Из любой ситуации есть хотя бы один выход. – Что ты имеешь в виду? – оживился Ромка. Искра надежды вновь заронилась в него. – Знаешь, мы ведь всегда можем быть вместе, назло всем им, не страшась сплетен. И никто никогда нас не разлучит, обещаю. Я придумал, как нам избежать участи других расстающихся людей, мы останемся в веках. – Что, что ты задумал? – Пойдем, я тебе расскажу.

Пятый час бушевал ливень. Капли били по внешней раме окна, по стеклу, но слишком глухо и часто, чтобы перебить мерный стук метронома на столе. Прибор стоял в тени от уже остановившегося тела, которое загораживало свет луны и бросало длинное черное пятно на пол и стол. Между ними Алексей, сидевший на откуда-то взявшемся табурете, составлял с висящим трупом и столом треугольник. Он наконец очнулся от тяжелых размышлений, встал и подошел к холодному трупу. Никакого былого тепла, ни любви, ни нежности не ощущалось в этой пустышке. Ромка ждет его не здесь. Но все же проститься со знакомым и таким любимым телом было нужно. Алексей поднял свою правую руку и тыльной стороной ладони провел по щеке трупа – ему никто не улыбнулся; он своей левой рукой взялся за его руку – никто не ответил теплым пожатием. Прощай, тело, Ромки здесь нет. Алексей мягко толкнул труп, так что тот закачался на веревке из стороны в сторону, потом он лег прямо под телом, взял припасенную рядом бритву и быстро и глубоко провел себе по запястью. Темная густая венозная кровь как бы нехотя выходила из раны. Алексей лег и стал ждать. Он смотрел на раскачивающиеся над ним ступни, а позади головы отбивал такт маятник. «Я поймал тебя, мой соловей, теперь не улетишь», – подумал Алексей и закрыл глаза. Ожидая, он вспоминал урывками, как сегодня был близок с Ромкой, вдыхал аромат его тела; как уже ночью скрутил молчащему другу петлей шею; как поставил его на табурет и подвесил к проводам от люстры – Ромка немного похрипел и затих; как потом он запустил метроном и сел на тот самый табурет, размышляя и смотря на качающийся труп. Кровь все изливалась из раны, растекалась по полу, приобретая очертания лепестков. Алексей по мере того, как жидкость выходила из него, становился бледнее и дышал ровнее. Наконец он стих. Только стук маятника и бьющие в окно капли нарушали ночную тишину, да порою в темных углах шелестели отслоившиеся обои. Иллюстрацией древней притчи находились в комнате два мертвых тела былых влюбленных. Они нашли выход – один единственный, который всегда существует, какой бы ни была ситуация.

Давно не было таких хороших вечеров, музыка просто захватывает! От ритмичных движений шорты чудом не слетают. Кажется, я готов выпрыгнуть из собственной шкуры и танцевать до упаду. Во время особо сладострастного па, я ловлю взгляд темных, как ночь, глаз. Они настолько черные, что отражаются в пламени факелов озерами белого огня. Неоновый свет превращает рыжий ежик в синее пламя горелки. Смотришь? Любуешься. Ну-ну. А вот это сладостное покачивание бедрами для тебя. И свой голый живот я глажу тоже для тебя. От пота краска течет по телу, раскрашивая кожу в животный узор. Белые потеки на плечах и груди наверняка заставляют тебя пошире раздвинуть ноги. Ты хочешь меня. Я чую это даже с такого расстояния. Запах твоих духов обволакивает коконом. Но это уже явная галлюцинация. Еще несколько танцев…

Бизнесмен. Бандит. Редкостная скотина. Денис Котенко. Кот.

Холодные пальцы на шее. И зубы болезненно смыкаются на ключице.

-Ты хорошо танцевал, солнышко. – Ледяные руки вползают в шорты, оставляя жесткую купюру в трусах. Неприятное прикосновение. Противно. Приходится молчать.

-Станцуешь для меня приват-танец? - Куда я денусь?

Сколько я сплю с ним? Второй месяц. Не очень приятные воспоминания: липкие прикосновения, студеные губы хозяйски исследуют мое тело. Неторопливое скольжение внутрь моего распластанного тела. Безжалостные зубы рвут мои губы. Сильные морозные пальцы шлепают по ягодицам, внезапно горстью протискиваясь в мой анус. Мои беспомощные стоны, раскаленные мысли скачут в мозгу: «Ненавижу! Перетерпеть! Ненавижу!».

Зеркала комнатки отражают темноволосого парня с серыми подведенными глазами. Синие шортики едва держатся на бедрах, кроссовки сверкают белыми вставками. Вечно разбитые и искусанные губы – ты на совесть метишь меня, Кот. Ненавижу.

Скользкие пальцы на груди – ненавижу. Быстрые мокрые поцелуи – ненавижу. Толчки бедрами, навстречу мне – ненавижу. Черные непроницаемые глаза – ненавижу.

-Молодец, Вита. – Еще одна бумажка шершаво царапает мой пах.

Вита – это я. На самом деле – Виктор Ильницкий. Витя. Рыжему ублюдку мало трахать меня как крольчиху, он еще и зовет меня женским именем. Ненавижу.

***

Где-то четыре месяца назад я попал в очень неприятную ситуацию. Возвращался домой поздно вечером и увидел, как возле моего дома убили какого-то парня. Отстрелили голову. И меня увидели. «Свидетель знал слишком много…». Мне посоветовали попросить защиты у городского авторитета – Кота. Попросил на свою голову. Впрочем, откуда мне было знать? Да у него вроде девушка была – такая потрясная блондинка! Зачем я ему понадобился? Короче, платой за жизнь стала моя «соблазнительная попка». С этого дня, как я впервые лег с ним в постель, моя жизнь сошла с рельс. Быть девочкой так больно! Не то, что б я был целкой, но обычно это я трахал, а не меня. Особенно когда пихают, не жалея. Особенно когда ледяные руки ощупывают бицепсы. А еще Кот счел меня слишком дешевой заменой вмешательству в чужие дела, и устроил дополнительно работать стриптизером в один из принадлежащих ему бару. Приходится молча терпеть унижение и ждать, когда я ему надоем.

***

У него что-то не так с кровообращением, поэтому Дэн холодный как змея. Как же мне надоело каждую ночь залазить под холодное одеяло и простираться под телом, которое не может согреть. И ночь за ночью молча терпеть поцелуи, ласки, секс. Потом вылезать из постылой постели и брести в душ: смывать семя с ног и кровь с лица. После секса я сплю в тесной комнатушке, Кот боится засыпать, с кем бы то ни было. Ну не очень то и хотелось.

Солоноватые пальцы властно пропихиваются мне в рот. Кроме болезненных толчков, укусов приходится терпеть ледяные пальцы. Ногти пребольно царапают небо. Ненавижу. В унисон рывкам, отвечая на требовательный взгляд: «Ненавижу. Ненавижу. Не-на-ви-жу». Про себя, конечно. Сказать такое вслух - подписать себе смертный приговор.

***

-Витка, просыпайся сучка.

-Ммм, что такое? – Что он потерял в моей клетушке?

-Поедем по магазинам. Я хочу приодеть тебя.

О, нет! Самая развратная и бесстыдная одежда, которая есть, сегодня будет в моем шкафу. Ему когда-нибудь надоест унижать меня?

***

Когда я начинаю танцевать, меня просто уносит отсюда, это захватывает, как экстаз. Я не вижу, смотрят на меня или нет. Я останавливаюсь, только когда чувствую на себе его липкий взгляд. Он даже смотрит с холодом. Липким, студеным взглядом. Мне почему-то уже не хочется танцевать. Мне хочется забиться в дальний угол, но я стою на кубе и дергаюсь в такт музыке. Теперь я чувствую все: и как меня раздевают глазами, и как свистят, даже как щипают, кто дотягивается. Я – игрушка.

-Слезай. – Кот отходит, в уверенности, что я сразу пойду за ним. Он прав. Я как-то попробовал сопротивляться – разбитое лицо заживало две недели, сидеть я тогда вообще не мог.

Он затаскивает меня в темный уголок. Один из коридоров клуба. Иногда ходят люди, но все уже похрен. Нет у меня больше гордости. Штаны ползут вниз.

-Отсоси.

Член у него уже стоит, загибается вверх. Я сосу, стараюсь изо всех сил. Пусть он только минетом ограничится, я не смогу танцевать с порванной задницей. Сосу языком, горлом, губами, щеками, даже трусь об него всем телом. Он зарывается рукою в мои волосы и вдруг резко запрокидывает голову, отпихивает от себя. Глаза у него обдолбанные совсем, дикие яростные. Он всегда угадывает мои страхи, они его забавляют. Кот прижимает меня к стене, смеется мне на ухо гортанным злым смехом.

Я подаюсь вперед, избегая грубого траха. Поздно. Слезы текут, я не плачу, это просто от боли, само собою. Пальцы жалко и безнадежно царапают стену. Упираюсь лбом в шершавую поверхность – так легче. Спина прогибается, бедра и зад оттопырены – тело уже научилось выгибаться, облегчая боль. Когда его грудь прикасается к моей спине – я чувствую холод. Он ледяной, как змея. И такой же неласковый.

-Дрочи. – Я снова не смею ослушаться.

Но у меня совсем не стоит. Тогда он кладет руку поверх моей, и сильно, в такт своим движениям двигает шкурку. Все равно. Кота это злит. Он с силой сжимает кулак, и я захлебываюсь воплем. Больно. Непроизвольно сжимаю его ягодицами, и он кончает.

А я сползаю на пол. Зад горит, член болит, руки и ноги трясутся, лицо – размазанная маска. Я знаю, что он стоит сзади, наблюдает. Ему нравится смотреть на меня, когда мне больно или плохо. Поэтому я должен встать. По ногам течет, а мне нечем вытереть, только ладонью. Кое-как подтеревшись, я натягиваю штаны и бреду обратно в танцзал. Я похож на деревянную куклу. А Кот сидит с компанией, поглядывая на меня изредка. Ему нравится, что я заторможено двигаюсь, ему приятно знать, что это он меня так. Ненавижу.

***

Локти дрожат. Я бы лег. Но меня тут же вскинут обратно. Руки скреплены ремнями и цепями, ноги тоже. Черная кожа начинается глухим ошейником, разбегается полосками вокруг сосков, обвивает талию. Член обхвачен, между ягодиц – тонкая полоска, больно врезающаяся в тело. Во рту - кляп. Голову не могу поднять – какая-то хрень сзади придерживает затылок. Я могу смотреть только вниз – на стол, на котором меня поставили на четвереньки.

Вокруг люди. Кот презентует меня своим друзьям. Мне уже не стыдно, я давно потерял стыд, мне только страшно, что он пустит меня по кругу. Это мерзко.

Хлыст прикасается к ноге, и я подпрыгиваю. Смешки и шепот. Хлыст приказывает раздвинуть шире ноги – я подчиняюсь. Я уже давно только и знаю, что подчиняться. У меня больше нет своей воли. Полоска отходит и что-то тупое и большое прижимается к анусу. Черт. Я рвусь вперед, но меня перехватывают, тянут обратно, с силой насаживая. Я только мычу, но огромная штука уже вся во мне. Давит и рвет. А потом начинает мелко дрожать. Я слышал о таких штучках – виброфаллос. Мне от этого не легче. Пах дергает, колени подкашиваются. Холодная рука на ягодице пугает меня сильнее, чем атомная война. Я чувствую, не вижу, нет, только чувствую, что вся эта гоп-компания обступает стол. Я ощущаю на себе их дыхание. И слышу запах. Меня опрокидывают на спину, и я кричу, потому, что дрянь в заднице давит сильнее. И опять текут слезы. Я вижу их всех. Кот приказывает поднять мои ноги. Теперь я раскрытый для всех. Им, наверное, видно, как дрожит во мне искусственный член. «Пожалуйста» - Я умоляю взглядом – «Пожалуйста, прекратите. Мне же больно. Я же тоже живой. Прекратите». Они не слышат, они даже не смотрят на мое лицо, только на тело.

-Вита. – Я перевожу глаза на своего…хозяина. – Кончи.

Не могу. Я стараюсь, но член совсем вялый. Мне больно. Не могу.

-Вита. – Он хмурит рыжие брови. Его пальцы бродят змейками по моему животу и останавливаются на левом соске. – Я кому сказал?

Я вскрикиваю, потому, что он с силой обхватывает комочек кожи и сжимает сильно, царапая ногтями.

-Если через пять секунд ты не забрызгаешь себя, я отдам тебя своим друзьям. – Кот, как всегда, угадал мой страх.

-Раз, два…- Начинает он отсчет, а я из шкуры вылезаю, только бы возбудится. – Три, четыре…-от страха член вообще опадает. – Пять. Прошу.

Руки тащат меня во все стороны, рвут на куски.

Я прихожу в себя опять-таки на этом столе. Я чувствую, что умираю. Я порван. И кровь течет по ногам и столу. Я даже слышу, как она тонкой струйкою бьется об паркет. Я хочу жить. Мне надо встать.

Внутри уже ничего нет, там лишь разорванная каша моих внутренностей. Ключи от цепей блестят на другом столе, возле кресла. Мне туда не добраться. Но попробовать можно. Умирать не хочется. Я сваливаюсь со стола и долго лежу на спине, глотая воздух ртом. Перед глазами скачут молнии. Потом я ползу. Ноги совсем не слушаются, а руки медленно передвигаются без моего участия. Я почти добираюсь до кресла. Меня отшвыривает удар по лицу, я не успеваю заметить, кто это – только черная тень ботинка перед глазами.

И я снова на спине. И снова из меня выбило воздух. Пах заходится в агонии. Кот хмуро вертит в руках ключи, он смотрит на меня с угрозой. Мне все-равно. Теперь все-равно. Он позаботится. Или убьет. Я сворачиваюсь, как могу, устраиваю ноги удобнее, хоть и не чувствую их. Я сплю. С открытыми глазами. Все заволакивается туманом, таким густым и спокойным, что я не вижу того, кто поднимает меня на руки. Я лишь отдаленно чувствую, что с рук исчезают цепи, и голова свободно свешивается. Мне так хорошо в этом тумане…и совсем не больно.

***

Целую неделю я провожу в больнице. Меня кормят, лечат, моют, убирают за мною, развлекают газетами. Я жив. И я совсем один. Ко мне никто не приходит. У меня никого нет.

Потом меня выпускают. Я здоров, только немного ослаблен. У меня фиолетовая от уколов рука. И ягодицы, наверное, такие же исколотые. У меня теплая повязка из собачьей шерсти – на бедрах. Необходимость.

Я – жив. И я не знаю, стоит ли этому радоваться.

Кот приходит вечером. Он молчит. Смотрит на меня с порога моей кухни. Я пью чай и смотрю на него. Мне уже плевать. Он заходит, зарывается рукою мне в волосы, прижимая мою голову к своему животу. Он холодный. Я не отодвигаюсь потому, что Кот разозлится. Но он и так злится. Отпихивает меня. А потом тянет на пол, на колени. И я снова послушно сосу. Сегодня секса не будет. Я это знаю. Поэтому просто сосу. Я – игрушка для ебли.

***

Меня тащат под локти куда-то, и я быстро перебираю ногами, пока меня не начали волочь по полу. Салон красоты? Мне делают женскую прическу – волосы у меня длинные, хотя и не очень густые. Меня красят. Натягивают какие-то женские шмотки. Я даже вижу себя в зеркале. Худая, немного угловатая девушка с замкнутым лицом и пустыми глазами. У меня такие бездушные глаза. Ужас.

Я даже обуваю туфли на шпильке и пробую пройтись. Не знаю зачем это, очередная прихоть Кота, очевидно.

Меня запахивают в шубу и везут через весь город. Я чувствую себя гермафродитом. Нет, не так. Я чувствую себя вообще бесполым. Из меня можно делать что угодно, потому, что у меня больше нет души. Всякого: «хочу», «знаю», «думаю». Я – просто игрушка. Игрушки не умеют жить, они просто служат развлечением кому-то.

Я, как Золушка, оказываюсь на балу. Среди толпы людей. Парень, наряженный в женскую одежду. Все танцуют и болтают. Гул стоит над огромным бальным залом. Мамочка…

А Кот подходит тогда, когда я думаю, что его тут нет.

-Потанцуем?

Судорожно мотаю головою и вцепляюсь в него, как в спасательный круг. Он единственный, кого я тут знаю.

Потом к нам подходят, и он представляет меня как свою любовницу Викторию. Я послушно принимаю и это.

Я чувствую запах Кота – он возбужден. Ему нравится то, что я парень, играю женскую роль. Извращенец. Он лапает меня при всех. И он гордится мною.

Потом уводит в какой-то кабинет.

И трахает как женщину, лицом к лицу. Мои ноги в чулках и туфлях лежат у него на плечах. Он врывается жестко и так же резко оттягивает бедра назад – для следующего толчка. О, я хочу умереть. Он смотрит в мое открытое, а от этого беззащитное лицо. Ему нравится то смятение, страх и боль, что он видит. Ненавижу.

-Езжай домой. Я приеду вечером. – Меня снова везут на машине домой. И я знаю, что я сделаю.

Мне не страшно и не больно. Ванная горячая. Я в ней – щепка в чане с водой. Слишком худой. Слишком усталый. Запястья не болят, только тянут. И я начинаю засыпать. Мне нестрашно. Мне жить страшно, не зная, что придет Коту в голову. Я сломан.

На телефон не отвечаю. Я не подниму его сейчас. Телефон надрывается, но мне уже все-равно. Только раздражает. Тогда наступает тишина. Немое кино: дверь распахивается, но я этого почему-то не слышу. Кот прямо в черном теплом пальто заходит в ванную. Три шага и он вытаскивает меня, но я и этого не чувствую, как и удара по лицу.

***

А просыпаюсь я в светлой комнате. За окном осень. Я вижу это, заглядывая через окно. Окно зарешеченное. И я все вспоминаю. Мои руки забинтованы и примотаны к стоикам кровати. Ноги раздвинуты и скреплены цепью. Она пропущена вдоль других стоек и не дает мне сдвинуть ноги. Я обнаженный.

Вот тогда у меня случается истерика. Я бьюсь и ору. Теперь мне не дадут умереть. О, Боже.

До вечера никто не приходит. Я, обессиленный, просто лежу, уставившись в потолок и скашивая иногда глаза на окно.

-Добрый день. – Это кто?

В двери стоит мужчина. Совершено незнакомый толстяк. С виду – само добродушие.

-Меня зовут Игорь Дмитриевич и меня наняли, чтобы я обучил вас кое-чему…

Последующие дни (недели? годы?) превращаются для мен в кошмар. Меня учат быть проституткой. Дорогой, безмозглой, послушной секс-куклой. Я забываю, что когда-то на свете жил Витя. Я даже забываю про Виту. Меня зовут Мика. Я вообще, забываю многое. И у меня часто болит голова от всех уроков. Меня бьют токовыми разрядами, если я не слушаюсь. Но я слушаюсь. Я не хочу, чтобы мне было больно. Я почти ничего не хочу. Меня часто гладят по голове, поощряя. Ласка. Это приятно. Я тянусь к ласке. И послушно учусь как надо делать хозяину приятно. Я не помню кто мой хозяин. А потом я начинаю забывать свою кличку. И голова болит все сильнее, почти все время. А еще мне снятся страшные сны. Как будто, когда-то я гулял по улице. Я не мог гулять по улице, меня никогда не выпускают. Я живу тут. И меня теперь не бьют. Со мною разговаривают, но я не всегда понимаю, о чем мне говорят. Иногда так сильно шумит в ушах, что я ничего не слышу и пытаюсь прочесть по губам. Мне кажется, я становлюсь прозрачным.

У меня много дел. И мне некогда. Я почти не сплю. Я не бандит, я бизнесмен. Но все же я урываю несколько минут в день, чтобы узнать как там моя прихоть. Мне бодро отвечают, что он учится и уже почти послушный. Чудесно. *** У меня дела. Заседание. Кажется, таки не обломится нам этот завод. Гип-гип. Стоило потратить почти два месяца на это дело. Звонок отрывает меня и мне приходится выйти. -Понимаете…ваша игрушка…ну, то есть Виктор Ильницкий. Он болен и учить его невозможно…

Я раздражен. Он вечно болен. Он холоден. Я хочу его полностью, душой и телом. Но он всегда отстраняет меня.

-Что у него? Простуда? Ничего, гоняйте его. Это не страшно.

-Мы провели анализы…Господин Котенко, вы слушаете?

-Да.- Я поправляю трубку на плече. Если у него какая-то венера – я ему голову скручу. И сам поеду проверяться. Вот же шлюха!

-У него рак мозга. В очень запущенном состоянии. Он безнадежен.

На секунду у меня темнеет в глазах. На языке разливается горечь. Я молча отключаюсь. И бегом в машину. Мне нужно его увидеть.

Сначала он мне не понравился. Худой, красивый, с улыбчивым лицом и тонкой талией. Серые глаза – смелые, умные. И губы, так и требующие поцелуев. Я позавидовал. Я же рыжий. А потом подумал, что эту красоту можно хорошо поскубать. Он работал на меня. И спал со мною. И чем больше я его ебал, тем больше влюблялся. Он был непокорный, гордый. Очень болезненный, правда. Есть такие люди, которые воспринимают боль слишком сильно. Я надеялся, что он тоже влюбится в меня, и будем как-то жить. А он на меня каждый раз зверем смотрел. Пока вообще руки не порезал. Ну, признаю, иногда я был с ним слишком…

С другой стороны: трудно все время встречать враждебные взгляды. Даже когда хочешь нежности и сам пытаешься быть нежным.

А теперь…что теперь?

Больница, персонал, коридор, дверь.

-Открывайте.

Я не знаю, что я ожидал увидеть. Мне приходится схватиться за притолоку. Он совсем худой, похожий на скелета. Он совсем белый. Бледный-бледный, до синевы прямо. У него безумные глаза, затянутые поволокой. У него тонкие синие губы. Он похож на сорванный цветок – вялый, но еще не засохший. А еще он, похоже, оглох.

И не помнит меня. Бессмысленная улыбка на губах пугает меня, и я сползаю вниз, на пол. А он, любопытный ребенок, подходит ближе.

-Тебе плохо?

Вита…Витя, поправлю я себя. Прекрати хоть сейчас измываться над ним. Витя наклоняется надо мною. Он совсем не помнит меня. Для него я кто-то забавный. Вижу это в его глазах. -Нет. Все хорошо. Он щурится читая по губам, что я говорю. Так я и думал – он ничего не слышит. -Пойдем. – Я беру его за руку и пытаюсь вывести. -Не пойду. – Он вырывается и забивается в угол. – Мне страшно. Он боится мира. А я…я боюсь потерять его. *** Он тает на моих глазах. Ни один врач не хочет браться: «Безнадежен. 65% мозга задето. Он не протянет даже месяца». Я тихо вою дома, уткнувшись лицом в его макушку. Он все время спит. А когда открывает глаза - в них все меньше и меньше жизни. А смысла там вообще нет. Он меня не узнает. И почти каждый раз спрашивает, как меня зовут. Я просто в отчаянии.

К этой бабке меня привел один друг. Ну, не то чтобы друг, просто хороший знакомый, который оказался таки другом. Я, уставший, разочарованный, почти смирившийся, уже не верю в то, что спасу своего любовника. Старая квартира. Самая обыкновенная. Никаких ведьминых атрибутов. Пожилая женщина. Нормальное лицо, никаких костяных ног, носа крючком и замшелых впалых щек. Просто женщина. -Вот славно. – Вдруг говорит она мне. – Еще чего не хватало, нос – крючком… Я слушаю ее смех, и мне как-то становится легче. Я твердо верю, что она поможет. Потому, что…если она мысли мои читает…Да и друг не стал бы шарлатанку советовать. -А ну, присядь-ка. Дай, посмотрю, что там у тебя. Я только открываю рот, чтобы сказать, что это не у меня. Но она вдруг поднимает брови: -Ого! Така любовь… И снова смеется. А я молчу и думаю о том, что Витька там один остался. И хоть он спит…мало ли что ему в больную голову взбредет. И что надо быстрее с делами развязаться и поехать домой. У нас и так мало времени осталось.

А старушенция все выше и выше брови поднимает, то краснеет, то хихикать начинает. Считывает меня, значит? Да, натворил я конечно дел…не с того начал. Да и вообще, уже когда я потребовал от Витьки постельных услуг – это перечеркнуло все, что могло быть. -Хм… Я встрепенулся. Надо же, задремал у нее на кухне. Вымотался. -Помощь моя далеко не дешевая. Да и случай достаточно сложный. Но парнишку этого вылечить можно. Хоть сейчас. Я почему-то подумал про Городецкого. «Ну, по рукам?». -Почему бы и нет? – Хмыкнула ведьма. – По рукам? А назовешь еще раз ведьмой – вылетишь отсюда в окно. Сумму она назвала просто громадную. И я сразу сказал: -По рукам. Львиная доля моего состояния ушла к ней. А, плевать. Витька спал, неподвижный, бледный, прохладный. Он казался совсем мальчишкой, несмотря на темную щетину. -Хочешь, сиди здесь, хочешь – иди погуляй. Но не вмешивайся ни во что. Что бы ни было. Я уселся на стул, а она села на кровать к моему любовнику. Положила руки ему на голову. -О, он даже дальше ушел, чем я думала. Рыжий… - Я проглотил это обращение, потому, что она могла вернуть мне Витьку. Бля, да если бы она сказала, я бы тапки в зубах таскал.

Ехидная ухмылка на морщинистом лице дала мне знать, что и эту мысль она прочитала. -Рыжий, сейчас громко внятно и вслух скажи то, что ты тогда думал на кухне у меня. И я сказал. -Витька, я тебя люблю. Вот.

А потом я ушел, потому что смотреть на его выгибающееся дугою тело я не мог. Но стоны его и хрипы даже на кухне были слышны. -Все, иди к нему. Кофе у меня остыло. Мышцы затекли от долгого сидения. И на улице уже был вечер, а я и не заметил. Я пронесся пулей мимо нее. Он сидел на кровати. Недовольный, сонный. Но уже не казался прозрачным. -Ну, ты, бля… - Когда я услышал его голос, просто что-то порвалось во мне. Я сидел на кровати, обнимая его, тиская и удерживая. Он матерился, пытался вырваться. А я не мог его отпустить. Гладил по голове и улыбался как дурак. А он дергался, но слабый же, как оттенок, поэтому заснул опять почти сразу. Но это был хороший сон, спокойный. И дышал он ровнее, и бледность эта жуткая прошла.

А я на кухне расставался со своими деньгами. Сколько было в наличии, все ей отдал и перевел со счетов. -А если ему хуже станет? -Да что я тебе, врач, что ли, чтоб ему хуже стало? Если сам не начнешь куролесить – все с ним в порядке будет.

Но это только половина вышла. Потом я три дня разрывался между делами и выздоравливающим Витькой. Продал клубы свои. Еще так кое от чего пришлось избавляться. Почти на нуле остался.

И не жалел ни капельки. Я молодой, умный и здоровый, что я, не заработаю обратно? Главное, что моего любовника мне вернули.

Злой он был. И на меня и на весь мир. Ну, оно и понятно. Я спал в спальне под другим одеялом. И вообще боялся прикоснуться к нему. А его это забавляло. Он меня Рыжим стал называть. А я почему-то вспомнил, что мама, пока жива была, тоже меня Рыжим называла или Рыжиком. После маминой смерти я в шпану ударился, никто не смел дразниться. Ну, так оно и ушло это прозвище, а сейчас всплыло. Мне нравилось. Возвращало в хорошие времена.

Витька не долго лежал, когда отъелся - поднялся. Он еще в первый вечер спросил: -Зачем? Вот это все – зачем? А я как дурак молчал, только полотенце в руках мял. Он повернулся на другой бок – лицом к стене. Тогда только ему смог сказать. -Я тебя люблю. Он засмеялся. Заржал. Злой это был смех, унизительный и насмешливый. -А не пошел бы ты? Я и пошел – на кухню. Там у меня варилось что-то. Так забавно оказалось вести хозяйство. Еду кому-то готовить. Возвращаться домой к кому-то. Блин, я в последний раз сам себе готовил еще когда студентом был. Это потом бабы и кафе, рестораны всякие. А это оказалось, не забылось, просто жило в глубине. А теперь я готовлю на двоих, а он ест. Капризничает, порой ругается.

Он попросил меня не прикасаться к нему. -У тебя холодная кожа. Меня это пугает. Не трогай меня. Я избегаю прикосновений. Мы спим в одной постели, но под разными одеялами. Я забываю теплоту его кожи. Я тоскую по его телу. А он отодвигается, стоит мне подойти ближе. Я воспринимаю это как должное. Моя вина.

***

Сегодня мы занялись любовью. Впервые, наверное. Ему понравилось. Мне тоже. Это было так сильно и так необычно.

Я работаю с утра до вечера, восстанавливаю свою власть. Возвращаю деньги. Как я и думал, это не так сложно, надо только хотеть работать. И быть упрямым.

Когда я добираюсь до постели – мне уже почти на все плевать. Я просто валюсь носом вниз и еле нахожу силы накрыться одеялом. Он иногда оставляет мне ужин, но чаще всего нет. Теперь Витька тоже где-то работает. У меня не хватает времени спросить у него. Мы видимся утром – я ухожу раньше, он только просыпается. А вечером я доползаю до кровати, он уже засыпает. Эх…

В этот вечер я был совсем вымотанный. Жутко болели плечи, в спине проворачивалась ржавая проволока. На ужин мне ничего не досталось, поэтому я еще и голодный был. Лег спать измученный нафиг. И нечаянно прикоснулся к Витьке. Он не спал. С шипением отдернулся от меня. И это стало последней каплей.

Я, пошатываясь побрел в другую комнату. Лег на диване, замотался одеялом и попробовал уснуть. А потом почему-то расплакался. Это было позорно. Взрослый мужчина не должен плакать. Это…недостойно. Мне было стыдно. И я не мог остановиться. Просто всхлипывал, вытирал ладонями щеки, небритые, кстати. Это было ужасно. А потом мне положили руку на затылок, и я задохнулся от неожиданности. -Тихо. Тихо, Рыжий. Он укачивал меня, а я плакал глухо, уткнувшись лицом ему в грудь, обхватив руками шею. Я боялся, что он будет смеяться над моей слабостью. Я же издевался над ним. Но он просто успокаивал меня, целовал в брови. -Ты сильный, Рыжий. Не плачь. У тебя все получится. Он поднял меня на руки. Надо же, как окреп. А когда-то весил как котенок и не мог даже дверь открыть. Мы лежали под одним одеялом. Обнимались и гладили друг друга. Он целовал меня. Сам. В губы. Сильно, но нежно. Не так, как я его. А потом я целовал его. Просто целовал, без всяких укусов. И у него встал. У Витьки редко вставал на меня. Сначала ему было больно, а потом, даже когда я хотел быть нежным, он боялся. А теперь все было так правильно.

И мы занялись любовью. Я был уставший, он – тоже. Поэтому получалось все медленно и нежно. Мы приволокли гель для душа – ничего другого не нашлось. Я его смазал, он – меня. А потом так медленно, - я так старался быть аккуратным, - очень нежно, очень плавно, почти не дыша...И нам понравилось. Обоим. И когда я кончал, я знал, что он кончает подо мною, выстанывая мне в шею мое имя. И тогда я чувствовал себя мужчиной. Потому, что я смог позаботится о человеке, которого я считал своим.

Мы совсем чокнутые психи. Но, кажется, у нас любовь.

Я его совершенно случайно увидел. Его, по ходу, вообще, никто не должен был заметить. Он проходил мимо, прижимаясь к стене. У него вся рубашка в крови была. И безумные совершенно глаза – красные. В натуре, красного цвета. Я это сразу заметил, потому, что они в темноте светились. А кровь медленно стекала по его шее, дальше по груди – рубашка-то расстегнута была совсем. На штаны кожаные капало. Он волосы с лица отвел тыльной стороной ладони, потому, что руки у него тоже испачканы были. Сережки серебряные на ухе блеснули. Два колечка. На одном ключик был, что ли…не понять.

Красивый он был – охуенно. Волосы темные. Глаза я рассмотреть не успел, он только мельком на меня посмотрел и дальше пошел.

А я кого-то трахал, поэтому не смог за ним пойти.

Мы уже потом нашли одного нашего парня. Мертвого. Напополам взрезанного. Не очень приятное зрелище…

Он ждал меня на улице. Там, в склепе, когда убитого парня нашли, все рванули кто куда. А этот темноволосый парнишка, полуголый, мокрый как мышь, сидел по-турецки - скрестив ноги, на лавке. И смотрел на меня своими красными глазами.

Тут в поселке колодец есть, видимо он успел смотаться – искупаться. А рубашку куда-то выкинул.

И он знал, что я его заметил.

Его светлая кожа казалось бело-синей в ночи. Луны не было. Он курил, прищуренными глазами посматривая на меня. Красная точка сигареты освещала его губы. Такие…клевые.

Потом он отшвырнул окурок, подошел ко мне и улыбнулся. Как будто мы были давно знакомы. Я шел за ним, держал его за руку и я испытывал чувство дежавю: я уже шел с ним, уже прикасался к этим холодным пальцам и мокрому плечу. Я даже знал, куда он меня ведет – на кладбище. И совсем не боялся. Он меня и пальцем не тронет.

Его линзы, я решил, что это линзы, когда увидел мутноватый узкий зрачок, светились. Наверное, это было страшно. А мне было похуй.

Чем дальше он меня уводил от домов, все темнее и жарче становилось. Темнее, потому, что на кладбище нет фонарей, а жарче – потому, что мы придвигались все ближе друг к другу. Я обнял его за талию, а он положил руку на мой затылок и перебирал тонкими пальцами.

Мы перешагнули ограду и зашагали вдоль могил. Воздух был прохладный, но я весь горел – я хотел этого парня, кто бы там он ни был.

Потом нам обоим вдруг стало страшно. Мало ли какая нечисть здесь ночью шляться будет! Мы совсем плотно прижались друг к другу.

Он завел меня в самую глубь и остановился так резко, что я налетел на него. Прижался на секунду лицом к его мокрым волосам. Он пах великолепно. Парнем. Так, как и должен был. Я знал, что у него будет именно этот запах.

Он вдруг повернулся ко мне, притянул к себе, поглаживая по спине. Я тоже его обнял, положил ему сразу руки на попу. Пошлый я…А ему кажется понравилось, потому что он мне в рот простонал. Мы уже с ним целовались. Совершенно похабно лизались. У него такие губы…такие…такие словом…сладкие. Мягкие. Непослушные. Мы еще и улыбались, поэтому поцелуи во что-то ненормальное превратились. Но мы все равно продолжали. Я его губы облизывал. А он дразнил меня, кончиком языка прикасался к моему языку. По-всякому целовались, короче. Он на мне висел просто, а я и не чувствовал его веса.

Я его гладил, куда дотянуться мог, а он только прогибался, куда мои руки приказывали, и дышал громко. Я его подхватил на руки – мы одного роста почти. Он чуть выше, ну, может на кроссовках подошва больше. Короче, посадил я его на край могилы, сам перед ним на колени опустился. У него такая кожа горячая…она мне просто пальцы и губы обжигала. Горло, такое беззащитное; и плечи, грудь, ребра. Я когда до его сосков добрался и сжал губами - он просто взвыл. Выгнулся весь. Я еще и прикусил небольно, расстегнул его штаны. У него в паху вообще жара, как в джунглях была. Он уже мокрый был. Стояло, конечно, не хуже, чем у меня. Он замолчал, закусил пальцы. Только бедра подавались мне навстречу, вздрагивали. Я ему сначала рукою. У него такие глаза бешеные были…Черные, кажется, даже сквозь красное просвечивали; я, как глянул мельком в его лицо, чуть не заорал – такое лицо искаженное, оскалился - зубы белые, острые…ну, чисто вампир. А еще и глаза эти…

А у меня ничего нет, ни геля какого-нибудь, даже презервативов нет. Я тогда про резинки даже не подумал. А вот, что обойтись придется слюною – подумал. Он, кажется, тоже подумал, потому, что отстранился. Поднялся на ноги, а у самого колени трясутся. Посмотрели мы друг на друга.

-Я пассивом не буду! – я ему сразу сказал. Пусть только попробует меня оприходовать – удушу. И если не даст – заставлю. Потому, что тормоза у меня сшибло здорово. Я даже на изнасилование был способен, хотя в жизни не люблю такие вещи.

Он тогда посмотрел на меня внимательно…а может быть и не внимательно, через эти линзы не видно не фига. Но наклонился, наконец, над могилкой, руками уперся в край. Черт, я от радости чуть не взвизгнул. Не стал, как даун последний, пялиться, сразу его облапил, погладил по спине, а то он напряженный был слишком. Как смог слюною свой член смочил, и ему между ягодиц мазнул.

Но, блядь, он такой тесный оказался!!! Как в первый раз. Я, правда, уже потом понял, что он действительно снизу впервые был. Когда я его трахал – мозги вообще расплавились. Вообще в какое-то животное превратился. Рычал. Еле сдержался, чтобы не вцепиться зубами в его потное плечо. Такое гладкое, сильное, влажное. Прямо серебрилось в свете луны. Я и не заметил, как она вышла из облаков. Даже не помню - когда. Только когда мы начали любовью заниматься, нас уже вовсю освещало. Я и пальцы его напряженные видел через его плечо, как он вцепился в бетонный край. И как волосы от дыхания развевались, прилипали ко лбу. Жаль, я не мог глаз его увидеть и до губ дотянуться, шею бы вывихнул себе или ему.

Я хоть и хотел ему до горла достать, глубоко-глубоко поиметь, все равно старался понежнее. Впервые все-таки. Гладил по плечам, спину целовал, когда голова прояснялась, потом опять сжимал пальцы на его бедрах. Он сам раскачивался мне навстречу. Если бы не хотел – не подмахивал бы, правильно?

И стояло у него. Стояяяло…Я потом рукою помогать стал, потому, что он сам себе не мог – он нас двоих держал. И вспотел он – я так скользил по нему, прижимался грудью к спине. Как для меня созданный.

Я так и не понял, кто кончил первый – потому, что когда я в себя пришел – уже оба валялись у этой могилы. Мокрые, горячие, дыхание совсем сбили. Заляпанные. Вымотанные. Только я его уже через несколько минут захотел – он так удобно устроился на мне, голову положил на плечо, руками за шею обнял и ногами обвил. От него прямо пахло сексом. Любой мог бы сказать, что его отымели. Ну, с первого взгляда.

Он полежал несколько минут. Поднялся, за одеждой потянулся. Снова меня за руку взял и повел с кладбища. Я бы сам не выбрался, наверное. Ряды одинаковые…

Вот тогда мне страшно стало. Пока его трахал – ничего не боялся, а теперь казалось, что вот-вот начнут нелюди всякие из могил вылезать. Отомстить, за то, что трахались над могилой. Глупо, конечно. Но все равно, мороз по коже. А тут еще это чудо поворачивается, улыбается, а у самого клыки – ого-го! Я чуть не помер на месте.

Ничего, вывел он меня к поселку и ушел. Даже имени своего не сказал.

Я всю ночь его во сне видел. Говорили о чем-то. Утром проснулся – не помню ни слова, но то, что болтали о чем-то…Нет. Вот еще помню – Макс его зовут, оказывается.

Понятия не имею – мож, это приворот такой: типа, переспи с кем-то в полнолуние на могиле потомственной ведьмы и будет вам счастье. Но, во-первых, не полнолуние было. Во-вторых, могила как могила, какая там потомственная ведьма?!! А третье – никакого счастья я не ощутил. Вот только влюбился.

Это я точно знал – что это все, на всю жизнь. Как заколдованный.

И…я же видел его во сне, да?

А, вот, забыл сказать, у меня у самого клыки острые стали. И в глазах какие-то оранжевые крапинки. Я сначала не поверил. Потом присмотрелся внимательно. Были просто зеленые, а теперь с крапинками.

Ну, и в кого я превращусь – в хомяка, что ль?

Но самое главное: как мне его еще раз увидеть?

***

Через два месяца я думал, что рехнусь. Лето закончилось, пошли дожди…Иногда мне казалось, что августовская ночь была моим глюком. Ага, ни хрена себе глюк: у меня за ночь зубы такие острые стали, я ими, наверное, человеку могу руку перекусить, не знаю, не пробовал. А ночью глаза становились вообще оранжевые. Я как-то посреди ночи есть захотел, поэтому пробрался тихонько по квартире на кухню. А в коридоре зеркало большое. Я туда глянул случайно. Перебудил криком всю квартиру, даже соседи услышали. У меня глаза светились!!! Не красные, а такие…светло-оранжевые, зрачки – тонкие полосочки. И под кожей что-то было…Ну, я на себя смотрел и одновременно волчью морду видел. Не знаю, как это объяснить. Просто два отражения сразу. А когда свет включили – то ничего особенного, глаза как глаза, только все равно с крапинками.

А еще я не мог надеть ошейник свой любимый. Вообще, ничего на шею не мог одеть, ни цепочку, ни еще чего. Даже воротник свитера давил. Как только ошейник застегивал, так паскудно становилось: сначала тоскливо, а потом как будто душил кто. Я на это забивал, думал, наеб типа, сам себе придумываю. Надел, когда к другу шел. А идти долго, полчаса – быстрым шагом. Черт, ничего не помню, что случилось. Тока как из подъезда вышел и в подворотню свернул. Пришел в себя в каком дворе грязном, в углу самом темном сидел. Свитер и рубашка на мне клочьями висели, лоскуты просто. Ошейник рядом валялся, точнее то, что от него осталось. Я просто охуел: бля, это ж не шелк какой-нибудь – кожа, с железными шипами. Куски разодранные валялись вокруг и все. А у меня ногти поломаны в кровь. И на шее – как ожог, красное опухшее кольцо. Как я себе горло не порвал?!!

Я и на то кладбище ходил – пытался найти могилу. Нах она мне сдалась? Я просто подумал, что…ну, мож…мож это его могила была? Может, он упырь или что-то такое? Ни фига я не нашел правда, все одинаковое, не помню никаких примет. Обычное бетонное надгробие, столик какой-то рядом, ограда и все. Таких могил – до фига. Я туда даже ночью поперся, тока об этом вспоминать не хочу.

Сны мне какие-то дурацкие снились. Прямо сериалы бесконечные: как я ищу кого-то или что-то. Когда просыпался, вспоминал - КОГО ищу, а во сне – нет. Тока…ненормально я искал. Ну…не как человек. Короче, глаза у меня были не на уровне человеческих глаз. Ниже. И двигался я как-то быстро, прыжками, что ли. И такие запахи острые были. Я по коридорам школьным бегал. Иногда на периферии зрения лапы черные, мохнатые мелькали. В натуре, волком был.

Нах я его искал? Да мне без него жизни не было!!! Я так никогда ни в ком не нуждался! Это даже не любовь и не дружба или еще чего…это необходимость. Я когда о нем думал, - а думал почти постоянно, - у меня между лопатками чесалось – так хотелось, что бы он меня погладил там.

Мы один раз с пацанами дурью маялись: мяукали, лаяли, херней страдали, словом. Ну, а я вдруг завыл. По-настоящему. Волчьим воем. Всех просто к месту приморозило. А я никак не мог заткнуться: выл и выл. Мне так много нужно было сказать: как мне одиноко и плохо, как тоскливо, как я ищу любимого, а он, блин, словно сквозь землю провалился. Я себе этим воем голос сорвал. Перепугал всех.

Уже середина ноября была. Грязи по колено, дожди постоянно, небо серое. Я вообще звереть начал – у меня хвост рос. Это больно, нах! Я вообще боль плохо переношу, ненавижу, когда мне больно. А тут этот зуд и блин, к заднице – не притронешься. Хвост сначала хреновый какой-то был: маленький, серенький, свалявшийся. Потом, чем больше рос, тем круче становился – пушистый, черный, правда, стал.

Но я в эти дни был готов не то, что покусать – порвать всех и сожрать. Сидеть нормально не мог, спать – только на животе. Если ко мне кто-то прикасался – еле сдерживался, чтобы не тяпнуть. Совсем на грани был.

Брел домой, злой на весь мир. Хвост болел, сволочь, тока я к этому уже привык немного, научился терпеть. Хотя иногда так скручивало, что думал, не переживу.

И услышал в мешанине запахов и звуков, - как обычно на улице бывает…Ну, это трудно объяснить…Просто вдруг запахло августом, сухой землей, травой какой-то. И мною.

Я сразу понял кто это. Наверное, сроду так не бегал. Никуда он уже от меня не мог деться, потому, что я его «поймал». Но мне казалось, что он сейчас в воздухе раствориться. Черный плащ развивался, хлопал полами, цеплялся за все, что только попадалось, из-под гриндерсов грязь во все стороны летела, сумка по боку била, волосы вообще глаза залепили, я их не успевал отводить. Людей, бля, как назло до фига было. Специально что ли? Я всех расталкивал, перепрыгивал через сумки, детей, собак и прочую хуйню…

Он только в последний момент повернулся, когда уже услышал, как я топаю. Так что налетел я на него со всего маха, притормозить не успел. Чуть оба кубарем в лужу не навернулись. Он на меня смотрел из-под темных волос черными-черными глазами, за плечи невольно обнял, чтобы не упасть. А я отдышаться не мог, вцепился в него, прижал, чтобы не сбежал никуда. Только он и не собирался, гладил медленно пальцами по шее и улыбался.

Я все никак не мог придумать, что ему сказать. Может, он меня вообще не помнит. А он улыбнулся (клыки! Клыки-то – охуеть можно, у меня меньше намного…зато у меня хвост есть!), и сказал:

- Костя…

Башню напрочь снесло: от голоса, от того, как он мое имя сказал, как дышал, как смотрел. Я его в охапку сгреб и потащил в подворотню. Мы ж одного роста почти, наверное, и веса одинакового. Но я все равно его тащил на руках и совсем тяжести не чувствовал. Если бы он дергался, может, и не унес бы далеко, но он меня за шею руками обнял, а ногами - за талию обхватил. Мы в какой-то первый попавшийся подъезд заскочили, на лифте до девятого этажа доехали. Кто-то заходил по пути, то ли выходил – я почти не заметил, потому что уже прижал своего вампира к стенке лифта и целовал так, что синяков на челюсти наставил. Я ж еще и небритый был. Тока ему это даже нравилось. Он меня ногами сжимал все крепче и крепче, а руками волосы ерошил и по подбородку гладил, по щекам, даже виски и веки погладил. Как будто разглядывал пальцами. Ну, как слепые. Я пока его тискал, заметил, что у меня ничего не болит. Ни хвост, ни уши.

Уши – это моя больная тема. Ладно бы, хвост не видит никто, а вот острые, мохнатые такие ушки хер спрячешь, волосы приходилось начесывать и то видно было, что я - как гребанный эльф.

Он меня и по ушам гладил, но мне не больно было. Я сам к себе прикоснуться не мог иногда, а он меня лапал и мне приятно было.

Из лифта так клубком и вывалились. Я его отнес по ступенькам в уголок потемнее, между этажами, к стене прижал. Он себе наверняка куртку испачкал побелкой, но нам тогда пох на весь мир было.

Он уже умудрился ремень мой расстегнуть, руками под трусы залез, за хвост сразу вцепился – вытащил из штанов. Черт, я впервые начал хвостом вилять, ну, как собака совсем. Само собою получалось.

Я с него тоже уже стаскивал тряпки, чего-то там хрустело, трещало…Он меня то за плечи хватал – ногтями прямо в спину, то опять хвост мой гладил. Понравилось, значит.

И целовались – даже на первом этаже, наверное, слышно было. Я поначалу боялся его клыками поранить, а оказалось – ничего особенного, также как и раньше. И у него клыки совсем не острые. У меня весь подбородок слюною был измазан, потому, что мы и улыбались, и хихикали, и просто друг-друга облизывали. Я когда с него стащил все, что смог, даже штаны вниз опустил, а дальше они сами свалились, только тогда целоваться перестал. Хоть посмотреть на него…А то ночью и не разглядел толком.

Он весь вспотевший, волоски на коже дыбом торчат, дышит часто, поэтому грудь поднимается, живот плоский, аккуратный такой, с темной полоской. И соски темные.

Я его к себе притянул, лизнул в шею. Он такой послушный был, все, что я хотел – все делал. Мне от этого еще сильнее захотелось.

- Костя… - он то ли просил, то ли требовал.

А у меня уже руки тряслись. Я три месяца только о нем думал, с ума сходил, чуть волком не стал, а он только «Костя»?!! Я свитер свой стащил, плащ уже давно на полу лежал, разделся до пояса, джинсы расстегнул.

Он как меня увидел – заскулил сначала. Ну…да, страшновато – шерсть на локтях…ну…бывает. И на груди немножко. Я смутился как-то, подвинулся к нему, чтобы успокоить, а потом в глаза его посмотрел. Не было у него линз никаких, просто красные глаза. Он же вампир.

Он меня по груди гладил и смотрел выжидающе. Не от страха скулил, а от нетерпения. Я тоже дышать с присвистом начал. Потому, что он теплый. Кожа – теплая. Пальцы на плечах – теплые. Соски – теплые…он как топленое молоко был.

Сам повернулся ко мне спиною. Я бы его гладил и гладил, я даже кожу не успел толком распробовать. Только лизнул пару раз по соскам и по ключицам. Ничего, успею еще. Прижался лбом к затылку его. Мать моя женщина, как мне не хватало этого запаха! И он опять прогибался в талии, как будто танцевал. Сам на меня насаживался, я только держал его и целовал плечи.

По животу гладил, по бокам, по бедрам. Мне хотелось, что бы он так кончил, не прикасаясь к себе. Он руками в стену упирался, оглядывался на меня иногда. Глаза – раскаленный уголь, прожигали просто насквозь.

А когда он кончил (все-таки он первый!!!), я его еле успел подхватить, прижал к себе. Тепленький…мой. Хороший...хороший мой. Никому не отдам…

Он у меня на руках висел, вздрагивал и тихо-тихо стонал, скорее всхлипывал. Я, когда кончил, чуть не свалился вместе с ним на пол, еле на ногах удержался. Опустился на плащ свой, устроил его удобнее в своих руках. Как будто мои пальцы прилипали к его коже, вообще не мог оторваться, гладил его по груди, по шее, по рукам, плечам. Он за сигаретами потянулся, закурил, а потом откинулся назад, на меня. Руку одну закинул назад, затылок мне ерошил. Я чуть не сдох от счастья. Я ж его люблю.

Мы сидели в обнимочку, молчали. Я хвостом вилял - пиздец. Я, вообще, волк или большая собака?!!

Нам не холодно было – я его грел со спины, а мне самому теперь вообще не было холодно, еще бы, такая мохнатость повышенная.

Потом он поднялся, начал одежду собирать. Я тоже. И старался к нему поближе держаться, потому, что мало ли, может он опять свалить надумает, а я этого уже не переживу. А никуда он не пошел – развернулся ко мне, прижался лбом к моему виску и руками обхватил за шею.

-Тебе хозяин нужен, - и поцеловал легонько в скулу.

Не признаю отношений хозяин – раб. Что за пурга? Когда любят – то все равны. Но тогда я головой замотал так, что чуть не оторвалась. Потому, что если он захочет быть моим хозяином…Да попроси он, чтобы я себе хвост отгрыз – я бы даже не задумывался. Я для него все, что угодно сделаю!

Он когда начал ошейник свой расстегивать, я вокруг припрыгивал от нетерпения. Тискал его, конечно. Ну, не могу я рядом находиться и не прикасаться к нему.

-Иди сюда, - он меня поманил, и я его сразу же облапил, шею подставил.

Он застегивал, а меня…ну…блин. Как это сказать…я утихомирился. Не в том смысле…Короче, я все это время, с августа, дерганный был, ничейный. Бездомная собака, короче. А когда застежка звякнула, я вдруг почувствовал покой. Как будто решил какую-то серьезную проблему. И у меня теперь был ошейник его. Значит, я теперь сам – его. Нашел себе хозяина. Вот.

Я если еще утром весь мир ненавидел, злой был, и если даже вот в подъезде этом еще злился, то теперь так хорошо стало. Черт, мы, когда только раздевались, я был готов ему больно сделать. Не то, чтобы побить, а просто так затрахать, чтобы он ноги не сдвинул. Но теперь нет. Мне самому себе проще руку отрезать, чем хоть один синяк ему поставить.

Я его домой провожал. Он не говорил мне, но это и коню понятно было, что я его проведу. По улице шли - за руки держались. Я все хотел его к себе развернуть и целовать до обморока, но людей слишком много было, нас толкали постоянно. Зато в его подъезде лифт остановили между этажами и снова любовью занялись. Хорошо, что он не кричит громко, да и я, в общем-то, тоже. Хотя, если честно, мне похуй было, пусть бы весь дом услышал, как я его трахаю, и как ему это нравится. Мы даже раздеваться не стали особо, я ему помог джинсы спустить, руки под его шмотки запустил, за соски щипал. Он так бесподобно вздыхал…черт. Поколол его, правда, щетиною, но он не сказал ничего. Потер только подбородок и шею.

Я бы его трахал и трахал. Пока не вырубился бы от усталости (а волки очень выносливые!!!).

Я когда домой брел, думал о своем новом ошейнике. Во-первых, с меня только с мертвого его снимут. И то…не, даже так не отдам. С того света вернусь – убью любого, кто прикоснется. Во-вторых, он ко мне как будто прилип. Я мог совершенно свободно голову повернуть, не чувствовал никаких неудобств. Вообще не ощущал, как что-то чужое. И шипы меня не кололи. Они острые, заточенные, вообще-то, а мне похрену.

Он меня грел, этот ошейник. Тепло по всему телу разливалось. Я потом, когда не мог Макса увидеть, прикасался рукою к шее, и меня это немного успокаивало. Я знал, что он жив, с ним все нормально, и он меня любит.

Никогда не задумывался, почему это так. Нах мне лишний раз мозги сушить? Я как-то привык подниматься в полчетвертого. Осторожно так выползал из Максовых рук, чтобы его не разбудить. Обходил этот участок кладбища, на всяк случай, ну, там, посмотреть, чтобы не заявился кто – и обратно спатоньки. Вообще-то, к нашему дому никто не подходил даже днем, не то, что ночью. Волчатиной же пахнет. Люди не понимают, почему боятся, но пугаются до чертиков. Стороной обходят.

Дом – это сильно сказано. Сарай такой невысокий, с двумя окошками, там раньше лопаты, что ли, стояли и такое всякое. А теперь там пусто. Мы туда попереносили одеял, подушек, пледов всяких и там ночевали. Вокруг же кладбище, никто не мешает, что хотим, то и делаем.

Но все равно, это как дом было. Потому, что наше – на двоих.

Можно было и не выходить, послушать просто внимательно, не ходит ли кто…С моими волчьими ушами – я за километр мог услышать как кошка пробежала…Только я не просто свой дом защищал…

Вот Макс утром просыпался, а ему уже стояла рядом с нашей импровизированной кроватью чашка с кровью. За этим я выходил. Чтобы ему было чего с утра покушать…

А вообще я при нем старался ушами не шевелить – он за них дергал и смеялся. Не больно, конечно, он мне никогда больно не делал, но щекотно…он их иногда кусал, в шутку. Вот это кайф был!!! Я чуть не кончал сразу же. Такие острые зубки и так нежно…Черт. Я когда его трахал, а он стонал и дышал горячо, так что у меня шерсть на ушах развевалась от его всхлипов – вот это тоже - кайф! У меня уже такие уши отросли, что ничем не спрячешь, торчком стояли, черненькие такие, мохнатые…. Максу нравились.

Короче, возвращался я в постельку, он сквозь сон чувствовал, что я пришел, подползал вплотную, и руку на меня закидывал, и ногою мне между ног. Я их шире раздвигал, чтобы он аж до бедра просунул. Он, вообще, спит на животе. Впрочем, если учесть, сколько его заднице от меня достается…Я на боку сплю, прижимаюсь к нему, плотно так руками обхватываю…Без него уснуть не могу. Люблю его!!!

Я все его капризы выполнял. Все, чего он хотел. Он, в общем-то, особо не вредничал, дразнился иногда. Мне приятно было делать то, что он говорил. Я только оттого, что ему хорошо, кайф получал.

А трахались мы постоянно, да. Вечером он меня под моим домом ждал. Я, как только мог, сразу же сбегал. Типа, спать иду, а сам - шмотки в сторону, шерстью обрастал и на четырех лапах на улицу, одиннадцать этажей – за минуту пролетал. Не спускался же по ступенькам, а прыжками через целые пролеты…Он меня с поводком встречал, цеплял к ошейнику и мы шли «домой». Ошейник, кстати, мне не мешал оборачиваться и не рвался, как одежда.

Я уже на кладбище снова человеком становился, мне ж не холодно даже на морозе было. Тащил его за руку, он почти спотыкался. Ему так смешно всегда было, как я его в постель волоку. Но, если честно, то он сам туда спешил, иногда он меня чуть ли не охапкой нес.

Мы клубком падали на подушки: где, чьи руки-ноги не поймешь. Он мне всегда подчинялся. Я, когда уставал барахтаться или уже хотелось очень, рычал тихонько, и он сразу на спину откидывался. Я ему никогда плохо не сделал, мне самое главное было, чтобы он кончил. Я-то и так справлюсь.

Я его с макушки до пяток облизывал. Мне совсем не влом было: он же такой родной, мягонький, горячий и мокрый. Дышал со свистом. Царапался. Нечаянно, конечно. Иногда взвизгивал, когда я зубами соски сжимал, или член ему облизывал. Я вообще это дело люблю: лизал бы и лизал. Иногда так увлекался, что он кончал. Я вообще, люблю на него смотреть, когда он кончает…он такой…такой…беззащитный. Несчастный, страдающий, а я знаю, что ему просто охуенно хорошо. Я ж садист, все-таки…Он краснеет так мило, выгибается весь, голову запрокидывает – сожрал бы целиком. Моя прелесть, бля…

Мне даже двух раз мало. Я его спермой накачиваю по самые ушки, тогда только успокаиваюсь. И то, потому, что он устает и засыпает. А так достается ему. Но он ни разу не пожаловался. Вот сколько я его под себя укладываю, столько раз он и кончает. Я ж говорю, сам не смогу кончить, если ему плохо будет.

Стонет он тихо, иногда вообще не стонет, дышит только тяжело. Глаза жмурит.

У меня были там всякие…тока это другое. Мы ж не просто трахаемся. Мы друг друга любим. Вот.

А когда налюбим до утра, так, что уже голова ничего не соображает, лежим - отдыхаем. Спать хочется – пиздец. А мы все равно не спим, целуемся или гладим друг друга. Макс вечно пытался меня за хвост ухватить, а я, типа, с закрытыми глазами, виляю хвостом, чтобы он не поймал. А сам смотрю сквозь ресницы, как у Макса глаза светятся. У него всегда после того, как я его оттрахаю, глаза ярко-ярко горят красным. Он дергается-дергается, посматривает на меня, знает же, что не сплю. Он такие вещи нефиг делать чувствует. А вдруг как навалится сверху и хвать за хвост. Подергает небольно, потеребит и отпускает. Целоваться тянется. Да я за его поцелуи продам семейные ценности! Черт! Потом засыпаем потихоньку. Накроемся чем-нибудь, я его по попке глажу, а он мне в шею сопит. Обожаю его!

Ну, уже потом поднимаюсь…завтрак, типа, готовлю. Он и мне предлагал кровь, он же не жадный. Тока мне не понравилось. Кровь должна быть теплой, чтобы сердце еще билось, так? Я ж волк, мне вот так просто пить не по приколу, мне надо обязательно догнать и на бегу рвать, да…

***

А потом, когда весна пришла, мы начали охотиться вдвоем. Максу нравилось смотреть, как я загоняю добычу. Я никого не ел…по крайней мере, сразу. Всегда ему приносил, он теплую кровь выпивал и тогда только мне разрешал погрызть косточки. Люблю его!!!

Уже тепло было. Макс полуголый, в штанах кожаных (как они мне нравятся! Особенно на его заднице!) выводил меня «погулять». На поводке. Я иногда так шел, голый, только цепочка к ошейнику пристегнута была; иногда на четырех лапах, когда уже от азарта дыхание перебивало. Когда мы видели, что кто-то по кладбищу шляется или где-то рядом ходит, он меня спускал с поводка, а сам отходил в тень, только глаза светились. А я, значит…Я просто дурел от погони…Когда хищными волчьими глазами видишь спину убегающей жертвы…это просто мега-ощущение. И запах страха. И даже слышу, как сердце стучит бешено. Я играть любил с теми, кто нам попадался. Если сразу ловить – никакого прикола: три прыжка и зубами за шею. Я разрешал убегать, а потом снова догонял, валил на землю, кусал небольно и снова отпускал. Я не гребанная кошка, но позабавиться с «мышками» - это всегда интересно.

Когда мне надоедало, я сбивал лапой «мышку», в зубы – и к Максу.

Когда он кусал в шею этих разных – у меня просто бешеный стояк был. Никогда не мог смотреть спокойно. Готов был надгробие оттрахать. У Макса глаза становились сытые и одновременно…ну, не злые, а такие…властные. Он как-то гипнотизировал всех. На меня это не действовало, поэтому я мог со стороны смотреть. Когда он отбрасывал тела, я к нему подползал; в такие моменты я не мог просто к нему подойти как обычно, он был слишком красивый, слишком…идеальный. И он позволял мне облизать себя. Он! Позволял! Мне! У меня от счастья в голове мутилась. Я его аккуратно опускал на землю, слизывал шершавым языком кровавые потеки на груди и животе. Иногда они доходили аж до паха, я дрожащими руками расстегивал его ширинку, стягивал штаны и отсасывал ему. То есть поначалу, просто слизывал кровь с низа живота, треугольник волос облизывал, а потом он сам мою голову притягивал. Ему нравилось смотреть, как я у него сосу. На локтях приподнимался, весь вздрагивал, но улыбался довольно. Я если до его члена добирался, то не выпускал, пока все, до последней капли не сглатывал. Макс тока безвольно лежал на земле, дышал с трудом, а я поднимался, не отрывая язык от его горячей вспотевшей кожи, до самого лица. С шеи кровь слизывал, с подбородка, целовал его. У нас во рту такой вкус забойный получался – моя слюна, его, чья-то там кровь, его сперма, его пот. Пиздец!

Он меня отталкивал после поцелуев, говорил, чтобы я поел.

А мне совершенно не страшно было человечину есть. Мясо - оно и есть мясо. Я просто оборачивался волком, откусывал себе кусочек какой-нибудь и жевал. А Макс на меня смотрел. Я его завожу, я знаю. Запахи ж чувствую. Когда у него снова стоит и смазка течет, я издалека почую. Как суку в течку. Я потом мог с ним, что угодно сделать.

Рот только вытирал, и опрокидывал его на землю снова. Иногда мы все-таки уходили домой и там только любовью занимались. Ну, это если идти недалеко было. Чаще всего, я его куда-то подальше от трупа отволакивал, на могилу толкал, и мы там трахались. Рядом с распотрошенным человеком никогда – противно было. Уже ж кровью не пахло, ее не оставалось. А так, воском холодным. Гадость.

Я любил с ним лицом к лицу трахаться, как с любимой женщиной, черт! Он ноги раздвигал широко, я ему под ягодицы подсовывал его штаны, свернутые рулончиком, опускался на него медленно, чтобы он полностью почувствовал мой вес. Руками опирался в землю, чтобы мы не съезжали, а то по скользким одеялам в нашем доме, пару километров точно проезжали за ночь. Он всегда стонал, когда я входил резко. Я старался по-другому, медленно, но…блин…он такой горячий, такой жадный, обвивал меня руками, взглядом умолял трахнуть его посильнее, такой тесный. Я просто не мог. Мне нужно было сразу же в него всадить, чтобы он понял, что нужен мне. И что я люблю его. И как я хочу его отыметь. Просто до вспышек в глазах.

И я его трахал. Безжалостно. Вбивая в пыль. Растягивая до конца. Потому, что ему это нравилось. Потому, что он сам просил иногда:

-Сильнеее…Сильнее, бля…еще!!!!

Весь мир мог пойти на хуй, когда мы с Максом занимались любовью. Мне похрен совершенно было на все. Кроме него.

Я только смотрел, смаргивая заливающий глаза пот, как у него подрагивают ресницы. Как губы приоткрываются, и он громко выдыхает, потому, что я изо всех сил, до самого упора, вхожу в него. Как голову отворачивает бессильно и вообще, не способен соображать сейчас.

Я, в общем, тоже тогда не думал. Голова-то в такие моменты совсем не варит. Просто смотрел и запоминал, как картинки, как фотографии. Что вот у Макса горло выгнулось, а на горле – мой засос потемнел. Или что вот соски – твердые маленький камушки, так и просятся, чтобы я их потеребил, поласкал. Я ему не позволял самому себе дрочить. Только я сам мог шкурку гонять, или просто между животами зажимали и само по себе.

Я своего Макса просто до полной отключки трахал. Вот.

*** А вообще мы ночью в койке просто ужас, что вытворяем. Я иногда думал, он ходить не сможет. Не, мне стыдно было видеть, как Макс подняться пытается, а у него так болит, что он даже ноги не может сдвинуть. И слишком гордый, чтобы стонать. А еще молчит, потому, что меня расстраивать не хочет. Зря он это. Я и так чувствую, я его боль очень сильно ощущаю, меня самого как будто глыбой давит. Ну, когда вижу, что брови у него надламываются и губу он закусывает, я его осторожно на руки поднимаю и до самого дома несу. Мне не в тягость. Я теперь сильный. Я себе, бля, уже сто раз давал слово не трахаться, как помешанный. Хоть немного думать, что потом будет. А вот как увижу его – все тормоза рвет, не могу сдержаться, аж в животе пульсирует, так поиметь его хочу. И он тоже…Я ему говорил иногда: «Давай, я тебе ртом только», а он и слушать не хочет, но потом морщится. Он сам любит меня мучить. Маленький садист. Скажет: «Лежи спокойно, руки держи за головой» - и все, если я начинаю дергаться, а я начинаю в конце-концов, то подальше отсаживается, издеваться начинает. Ноги сдвигает, колени сжимает сильно. Я же не могу ему с силой раздвинуть, поэтому начинаю облизывать его ноги, бедра, глажу его по бокам. Но он все равно упрямится. Хотя по скулам румянец разливается, и дышит тяжело. Ноготками меня легко по плечам царапает. И когда я добираюсь языком до щиколоток, тогда только разжимает колени, раздвигает сам ноги широко, а то и вообще, забрасывает мне на плечи. Тогда я становлюсь на колени, придерживаю его ножки ладонями, потому, что он иногда сильно сжимается, так, что я даже дышать не могу. А я облизываю губы, чтобы скользили легче, и начинаю лизать его член. И как бы он не молил, даже когда плакать начинает, я все равно сосу, поглядывая на него снизу вверх. Ловлю языком сперму, смакую во рту, а потом сглатываю. А еще он сам любит полизать меня. Ну, нах, никаких нервов не хватит вылежать до конца, когда он меня обрабатывает. Я на него смотрю, как он верхом сидит на мне, изогнется как кошечка и языком на груди рисует что-то. А иногда он меня переворачивает и спину расчерчивает пальцами и языком. Трется животом об хвост. Я иногда его прошу погладить самого себя, а сам смотрю. Он такой застенчивый и такой миииилый. Смущается забавно, как будто я не трахал его каждый день. Сначала так неохотно начинает, но потом увлекается…А когда поднимает глаза и видит, что я наблюдаю, вообще таким развратным становится…Выгибается, чтобы мне все было видно, стонет громко. А когда кончает – кричит. Я тогда уже его в руках держу…Не могу усидеть на месте, все ближе и ближе пододвигаюсь, приобнимаю так, чтобы не мешать ему. Только смотрю. Все остальное он сам делает. Задыхается, краснеет, рука все быстрее и быстрее ходит на члене. А потом выгибается, и я сразу же его подхватываю и прижимаю к себе, чтобы и на меня выплескивалось. И глажу его по волосам, потому что не может успокоиться, дрожит и всхлипывает от пережитого оргазма. А потом я трахаю его, потому, что он мягкий, как воск, и раскрытый для меня. Только для меня. Ни для кого больше. Он вздрагивает, когда я вхожу… опять слишком резко…дрожит подо мною, стонет протяжно, но потом сразу замолкает. Поддается навстречу, оплетает ногами. Я не спешу, я не делаю ему больно. Я занимаюсь с ним любовью. И когда он кончает, вцепившись мне в бицепс неловкими пальцами, я наконец-то могу закрыть глаза и кончить – он любит меня. Один раз я его связал. Мы шли домой, он поводок мой крутил в руках и нечаянно умудрился запутаться, хотя не представляю, как можно было исхитриться. Но когда он протянул мне кисти, чтобы я распутал, я только сильнее завязал. И подхватил его на руки. Мы даже до дома не дошли. У меня так стояло, стоило подумать, что он такой беспомощный и полностью в моей власти, чуть не кончал сразу…Я его у ограды какой-то могилы посадил на землю, зацепил ремень поводка за прутья. Сам на коленях стал между ног Макса, стащил с него ремень. Я ему хотел и ноги связать. Извращенец я, ага. Он задергался, попытался брыкаться. Но так, несерьезно. Старался не улыбаться. Он еще не знал, что я собирался его помучить. А я очень даже собирался. Стащил с него штаны, ремнем щиколотки связал. Он захихикал, когда я его ноги себе на плечо забросил. Ему, может, немного неудобно было, не акробат же, но потом он вообще забыл про все. Я пальцы облизнул быстренько и вставил ему, задвигал рукою. Он вскрикнул, еще и прогнуться сумел. Стонал, раскраснелся весь…Начал умолять, что бы я его отпустил. Только я и не собирался. Я хотел его прямиком с этого кладбища в рай отправить. И не один раз. Придвинулся к нему вплотную, вцепился зубами небольно в сосок: облизал, посасывал, покусывал, перекатывал языком во рту. Потом другой. Макс уже рыдал почти. Я ж не прекращал пальцами его трахать. Он извивался, пытался с меня соскользнуть, кричал, головой уперся в прутья. Волосы намокли, по вискам пот тек, только бедра все равно как заведенные на мою руку толкались. Я ему и шею облизал, и ключицы вылизал, потом опять соски помучил. Я себя вообще секс-гигантом чувствовал. Держал себя в руках. Я хотел, чтобы Макс кончал, а не я, я потом мог. Когда он вообще соображать перестанет. Он так бился, когда я в губы начал его целовать. Взасос. Грудью прижался, у нас соски соприкасались. Ноги его я опустил на землю, придерживал только под коленками. Пальцами стал быстро-быстро двигать. Он даже не всхлипывал, а только хрипел как-то. Голову запрокинул, чуть губы не прокусил. Из-под ресниц слезы текли. Не от боли, он просто уже на грани был. Я его ножки обратно на плечо закинул, чтобы его пах у лица моего был. Сосать не стал, да и неудобно было. Просто облизывал член вверх-вниз, всасывал мошонку и выпускал. Пальцами вообще бешено его имел. Он так орал, что, наверное, на все кладбище слышно было. И на весь поселок вокруг. Я никогда не слышал, чтобы он так громко кричал. Мне на лицо брызгала его сперма, даже на ресницы попало, даже на волосы, что на губах было – я успел слизнуть. Я наклонился к нему, поцеловал, конечно. Я всегда его целую после секса. Он слабо ответил. Улыбнулся слабо, губами смахнул свою сперму с моих скул. А вот теперь я сам собирался развлечься. Перехватил его обеими руками у колен, очень медленно опустил, вставил ему головку члена и только тогда втолкнул немного. Можно было конечно сразу насадить, но я хотел, чтобы так…почувствовать его всего. И чтобы он полностью ощутил, какой я большой и горячий. Вот. Двигаться он сам не мог, висел только на ограде, руками ее сжимал. А я его поднимал и опускал. Я долго могу…Я его опять мучить собирался. Я ж говорил, что он не один раз кончит. Тем более такая ночь теплая. Мы прямо под звездами любовью занимались. Я не умею стонать. Ну, умею, но…я больше рычу. Привык как-то…И вот мы трахались. Он вскрикивал слабо и шипел иногда, если я начинал медленно входить, а я рычал, потому, что…потому, что люблю его. Он внутри сжимался, тоже пытался меня дразнить…но я могу сдерживаться, а он не может. Поэтому когда он пытался меня на слабо взять, я вообще переставал двигаться, обнимал его и гладил только. Соски щипал легонько. Он терпел-терпел, и начинал меня упрашивать, чтобы я двигался. Я ждал немного, пока он всхлипывать не начинал, а потом сразу быстро и резко, глубоко, с силой. И так, пока он снова не пытался сжать меня ягодицами. Из него потом так текло…Все ноги в моей сперме были. Он сонный был, не захотел охотиться в ту ночь. Попросил, чтобы я с ним полежал. Поэтому я тоже до утра никуда не пошел: разминал ему мышцы, массаж делал, ага. Он потом уснул, а я его поудобнее на себя положил и тоже поспал. Я играл с какой-то очередной мышкой, когда меня захлестнуло. Просто скрутило на месте. В голове как огнем опалило: «Макс…». Я забыл про свою игрушку, понесся со всех лап обратно на кладбище, где его оставил. А я когда начинаю охотиться, довольно далеко забегаю…Я, когда бежал, чуть с ума не сошел: я ж боль Максову чувствую, еще острее, чем свою. Его скрутили – шестеро. Взрослые. Бомжи какие-то что ли…Пьяные и грязные. Ему руки за спину вывернули и уже на колени поставили, он, правда, дергался, ругался, лицо пытался отвернуть. Ревел от злости. Ну, бывают злые такие слезы, когда ничего не можешь сделать… …Я в себя пришел, когда он ко мне прикоснулся. Я, все еще дрожал, а он ко мне подполз, обнял и тихо уговаривал: -Костя, пойдем домой. Пойдем…ну же…ну, пошли…все хорошо…хватит… Я весь в крови был. Весь. С ног до головы. Даже с волос текло. Вокруг нас ошметки валялись. Даже не остатки человеческие, а так, куски мяса. Кровью все залито было, даже на Макса кое-где брызги попали. Я как пьяный пошел, шатаясь. Не потому, что мне страшно было или еще чего. Я бы убил любого, прикоснись кто к моему Максу, урыл бы на месте. Но меня от возбуждения трясло, мне хотелось убивать и убивать, загонять, охотиться, впиваться клыками в теплые тела…случайно, просто глаза скосил на моего вампира и заметил кое-что у него на руках. Он вообще светлокожий и как какая метка – так сразу видно. До сих пор на нем были только мои следы. А теперь на запястьях темные, черно-синие синяки. Внутри меня как бомба взорвалась. Глупо, конечно, дурак я. Но просто в бешенство впал. Ничего не соображал. Я бы хотел снова порвать тех уродов…Мне так и надо было на кого-то кинуться, чтобы зло свести, а я не придумал ничего умнее, как на Макса накинуться. Схватил в охапку и потащил домой. Он поначалу, не вырывался, а уже потом, когда я его на постель бросил, встревожился. Я ж ему больно не сделаю, неприятно – да…нехорошо, может. И то не со зла. Просто дикий я стал. Сгреб его под себя, ноги ему сильно раздвинул. Если бы он сопротивляться начал, я бы его сразу отпустил, но он только смотрел на меня, губы подрагивали. Грубо я его…Даже готовить не стал, смазал только и вошел. Зря, конечно, вообще мне надо было подальше держаться, раз я в таком бешенстве был. А я, нах… Он не закричал, а застонал только, ногтями мне в спину вцепился. Обычно, он не сильно дерет, но на этот раз или ему так плохо было, или он хотел и мне больнее сделать, но рвал когтями плечи нехило. А мне это нравилось, потому, что я сквозь удовольствие эту боль почти не чувствовал. Трахал его быстро, пока он задыхаться не начал. Я ж как? Я всегда медленно начинаю, чтобы он привык, а уже потом мы вдвоем все быстрее и быстрее, а тут я сразу же…Даже передохнуть ему не дал. Он хмурился, отталкивал меня руками, но потом вошел во вкус, обхватил ногами за бедра, не надо уже было держать его под ягодицы. Прогибался весь, упирался ногами в простыню, чтобы глубже насаживаться, руками меня за бока обхватил, подталкивая. У него глаза светились, когда он на меня смотрел, облизывал мою скулу шершавым язычком, как котенок, когда я к нему наклонялся. Я руками уперся по обе стороны от его головы, с силой вниз опускался. Я хотел его полностью поиметь. Доказать, что он мой только. Ничей больше. А когда кончили, я даже из него выходить не стал, лежал сверху, вдыхая его запах. У него волосы влажные пахли охуенно. Он дышал медленно, глаза открыл – мутные, уставшие, но счастливые. -Костя… У меня снова встало, он аж глаза от удивления широко раскрыл. Я из него вышел, перевернул его на живот и снова…Вот теперь он заорал, дернулся. Только не от меня, а, наоборот, на меня. Приподнялся на руках, голову запрокинул…Черт, у него такое лицо было…Он просто умолял, что бы я его как девочку сделал. Я и сделал. На этот раз вообще не жалел, его вперед проволакивало, он только потому и удерживался, что руками вцепился в одеяла. Я ему руку под живот просунул, чтобы подрочить. Так он вообще хрипеть начал, ерзал по простыням. А потом аж взвился весь, даже меня приподнял и свалился на кровать вообще никакой. И все-таки я его еще раз отымел, только он уже слабо отвечал, вздрагивал только от сильных толчков. И почти сразу уснул, как только я его отпустил. А я, наконец, понял, что натворил. Меня от ужаса заколотило. Я на него посмотрел, как он спит. Такой маленький, беззащитный, вымотанный. На запястьях эти синяки ужасные, губы искусанные, шея вся в черных пятнах. Бляяя…Я всю ночь не спал, положил его голову себе на колени и гладил по волосам. Мне казалось, что он теперь от меня уйдет. Что я его напугал и…в общем я глаз закрыть не мог, пытался насмотреться на него…Мне, скотине, вообще прощения нет. Конечно, он оденется и уйдет. А я умру без него. Я смотрел на него и пытался не разреветься, я ж типа, взрослый и сильный. Он дышал ровно, ресницы иногда вздрагивали, иногда губы сжимал во сне. Хмурился. Улыбался. А иногда сопел смешно. Я пил его сон, просто глазами пил, пальцами, когда прикасался к его лицу. Я так его люблю…Он как…как котик был в моих руках: сонный, тяжелый, мягонький…бля, что ж я натворил?!!! Что я без него буду делать?!! Мне никто кроме него не нужен. Я без него вообще никто. Он же…он же хозяин мой! Если он скажет, чтобы я снял его ошейник, я в ногах у него валяться буду, чтобы он не бросал меня…О, е-мое… Я ему волосы со лба убирал аккуратно, по плечам гладким гладил, по губам…Так и не уснул. Совсем. Затекло все под утро, но мне, если честно, похуй было. Я, мож, его в последний раз обнимал… Утром он зашевелился, я из дремы вынырнул. Макс взъерошенную голову поднял, огляделся сонно и обратно на мои колени упал. А потом на меня взглянул и аж подпрыгнул: -Ты что, совсем не спал?!! Я молча головой помотал. Видок у меня, наверное, еще тот был, потому что в его глазах нечто распатланное и измученное отражалось. -Ты чего? Он ближе подсел, а я его запах услышал. Люди со сна сильнее пахнут…И после секса. Погладил меня по лицу, по подбородку небритому: -Чего ты? А меня голос не слушался. И губы как склеенные были. А уж голос оказался вообще черти чем. -Не бросай меня. Так хрипло прозвучало…Я даже глаза закрыл, потому что смотреть на него не мог. Мне так стыдно было, что пиздец просто. А он смеяться начал, затормошил меня. -Забей, Волчонок. И все. Он меня любит. И я его люблю. А еще я знал, что он голоден, потому, что я вчера ему ничего не добыл и сегодня утром тоже. Он бы меня никогда не укусил. Совсем никогда. Я сам ему шею подставил, он даже офигел. «Совсем что ли, - сказал, - головой тронулся?!!». Я все равно его к себе притянул. -Я хочу. Укуси меня… Боль я могу перетерпеть. Особенно от Макса. Нефиг делать. А вот ему нужна кровь. Он упрямо губы сжал, головой помотал. Я сам себе ногтем шею царапнул, он аж взвизгнул: -Что ты делаешь?!! Только…я по его глазам прочитал, что ему хочется моей крови попробовать. Даже не для того, чтобы поесть, а просто…думаю, он давно об этом мечтал, только попросить стеснялся. -Пей… И он меня укусил. Как мог, старался не больно, я ж чувствовал, что он и так легонечко-легонечко. Обычно он так кусает, что кровь фонтанами льется, - а я потом ее слизываю с его тела, - а тут два прокола. Больно, конечно, но потерпеть можно. Он потом зализал укус языком…Такой довольный был…светился просто. Глаза – совершенно обдолбанные. Я хотел с утра с ним любовью заняться, но побоялся спросить, после вчерашнего. Он сам меня на кровать повалил. Мордашка шаловливая, шкодливая такая. На колени мне забрался с улыбочкой похабной… Бля, я его обожаю просто. Просто…блин…мне вообще никого дороже нет. Тут уж я нежный был. Гладил его долго. Целовал везде, обнимал. Тискал несильно… Облапал всего… Он мои пальцы сосал, мне в глаза смотрел и сосал…бля, я думал, взорвусь на месте…Сначала один палец, потом оба сразу…А когда он этими мокрыми пальцами себя гладить начал и по соскам, и по животу, по головке члена, я вообще…думал, сдохну… Он там игрался, но я себе не позволял руки сильно распустить или заставлять его чего-то делать. Скажи он, чтобы я под него лег – я бы нефиг делать – лег. Может, мне бы и не понравилось, только я бы ему этого не показал. Перетерпел бы. Когда он на мне приподнялся и стал попку пальцами моими гладить, у меня уже конкретно в глазах темнело. Я рычал просто…рукой свободной вцепился в простыню, чуть ноги не поломал. А он себе вставил. Мои пальцы. И изогнулся весь. И я видел, как он насаживается. Такой тесный. Такой узенький. Такой горячий. Я кончил на него, обливая его струйками спермы, хватал воздух ртом, а он толкал бедрами вверх-вниз, руками оперся о мою грудь, смотрел на меня красными глазами. Как я выгибаюсь и стону…Как сперма выливается…он облизывался, наверное, ему хотелось попробовать немного, но на этот раз ему не досталось в ротик. По его животу стекали капельки. И на паховом треугольнике немного было. И на ногах. Я пальцы немного согнул, чтобы ему приятней было. Он извиваться стал, головой мотать, соски у него такие маленькие и твердые стояли…А потом изогнулся дугою, и кончил. Мне на лицо попало немного и я, что успел, ловил языком. Обнял его; он совсем-совсем тихий и смирный был. Никогда не отпущу. Котик мой…

***

В середине августа мы поженились, ага. Мы уже почти год были вместе, только мне казалось, что я с ним с рождения. И я знал, что если он умрет – я тоже не задержусь. Он – мое слабое место. И он же - моя сила. Когда я с ним, я могу все. Мне даже никогда в голову не пришло, что я могу быть с кем-то еще. Как же…Макс – мой парень, я ему себя отдал, как я могу смотреть на кого-то и думать о ком-то, кроме моего вампира?!! Короче, мы лежали в своем доме, я на спине, а он на животе - на мне. Дремали. Уже ночь глубокая была. Я его кончиками пальцев щекотал по пояснице, у него от этого волоски электризовались. Он сонно улыбался, фыркал. Мне было спокойно и хорошо. Пока он не поднял голову… В глазах у него и капельки сна не было. Он жутко нервничал, трясся мелко от волнения. Я даже не знал, что и подумать, только мне его страх передался, я еще не знал в чем дело, но уже был готов драться. -Я нам кольца купил, - он, наконец, выпалил и покраснел до самых ушей, - весь вечер проносил в карманах. Я просто охренел, не знал, что сказать. Мы молчали. Это было так неожиданно… А потом я ему руку протянул, и он дотянулся до своих штанов, вытащил золотое колечко. Тонкое. Просто ободок золотой, безо всяких украшений. Меня колотить начало. Я дышать не мог, не то, что говорить. Это…это было лучшее, что могло быть в моей волчьей жизни. Когда он одел мне это кольцо на палец (как всегда угадал с моими размерами), у меня чуть ноги не подогнулись. Он мне протянул другое, точно такое же. И я прижал его к себе, осторожно натянул колечко на его тонкий пальчик… Мы молча повернулись друг к другу и начали целоваться. Не нужно было никаких слов…Что такое слова? Это так…Вот такая у нас была свадьба: без гостей, без букета и торта, без шампанского…только я и он. Этого было достаточно. Мы стали семьей. Пусть маленькой, всего два человека, но семьей. Я целовал его губы так жадно, что они сразу припухли. Я сцеловывал соленый вкус - Макс молча плакал. Не знаю, почему…Слезы стекали по щекам и размазывались между нашими лицами. А я улыбался. Я всегда улыбаюсь, нервное, наверное…Но теперь я улыбался, потому, что был рад. Нет, я был счастлив. Черт. И у нас впереди была первая брачная ночь. Я не прекращал его целовать, подталкивал к развороченной постели. Он споткнулся и упал на спину, выдохнул громко. Когда я лег сверху на него, он чуть всхлипнул, обнял меня. От нежности просто горло перехватило. Он меня обнимал просто…любя, без похоти…Уткнулся лицом мне в шею, руками за плечи сжал. Я его тоже обнимал, гладил по волосам, в лоб целовал. Мне все еще не верилось, что теперь он полностью мой. То есть…я знал, что он мой. И он это знал. Но теперь это было навсегда…Нет, не то, мы и раньше знали, что это навсегда…Просто...это было…Черт. Не могу объяснить. Он теперь стал моим по закону. По какому закону? По нашему. Вот. Кольцо на пальце, которое он мне надел – держало меня рядом с ним всю жизнь. А его кольцо…Для него это было Кольцом Всевластья, ага. Я весь, до последнего волоска на хвосте принадлежал ему. Ошейник – символ любовника, а кольцо…мужа. Вот. Да! И я собирался быть просто невероятно нежным с ним в эту не то ночь, не то утро… Мы угадывали желания друг друга, стоило другому только подумать. Я с ним был так осторожен, как будто он был хрустальным. Подсунул ему подушку под бедра…Сам на локти опирался, чтобы не давить на него. Я, для начала, хотел его вылизать всего с ног до головы. Как волчонка. Он руки раскинул, ноги тоже раздвинул нешироко, только так, чтобы мои бедра помещались. Я с уха начал. Прикусил мочку небольно, потом облизнул. Повернул его голову набок и зубами несильно потянул за сережку в другом ухе. Там два колечка серебряных. Потом шею его облизал, обратно вернулся, за ушком языком поводил, он аж мурчать начал. Я ему ямочку между ключиц целовал, поэтому чувствовал мурлыкание. Губами сосок так мягко обхватил. Решил не кусать, только посасывать. Подразнил языком сначала один, потом другой. Я когда ему на левый подышал – он взвился просто, ткань под пальцами хрустела, которую он сжимал. Но я все-таки укусил легонько, не выдержал. Только совсем-совсем мягко, почти не сжимал зубов. Ребра обцеловал, прижался на секунду к животу лицом. Я слышал, как глухо у него сердце стучит. И как он гулко сглатывает. С пупком я долго играл: обводил языком, но внутри не прикасался. С членом я совсем играть не стал. Захотелось мне так. Ноги только моему Максу раздвинул, внутреннюю часть бедер долго вылизывал. Даже мошонку пару раз поцеловал, но не больше. Сегодня другие игры. Под коленками его целовал, икры, щиколотки, ступни…Хотел обсосать пальчики, но он пищать начал – щекотки боится. Тогда я его перевернул на живот и снова поднялся вверх. Опять ушки острые облизнул, провел языком по затылку, от ямочки - по шее до самой спины. У Макса волоски дыбом стояли, и он так хрипло постанывал…Я на нем сверху лежал и он чувствовал мои твердые возбужденные соски, и член ему между ягодиц давил…Но я пока не собирался его в попку трахать. Я ему спину вылизал, каждый позвонок…Покусал за плечи немного, за лопатки острые…мне всегда казалось, что однажды ему оторвали крылья…Между ними вылизывал долго. А потом раздвинул пальцами ягодицы и поцеловал его сжатую дырочку. Он начал хрипеть что-то совсем непонятное, лицом уткнулся в подушку, но то, что у него даже уши покраснели – я и так видел. Может это и грязно, но мне так совсем не казалось. Думаю, и ему тоже. Только он все таки стеснительный немножко. Я – вообще нет. Языком облизывал анус, пока не смог просунуть кончик внутрь. Макс выл глухо. В натуре – выл, почти по-волчьи. Я его языком трахал, а он над нашим одеялом извращался. Бедрами терся, извивался, пытался невольно ягодицы сжать, но я ему не давал. Дырочка у него совсем расслабилась, раскрылась, и я мог…бля, я мог даже руку ему всунуть, если бы захотел. Но языка пока было достаточно. Я иногда отвлекался, просто вокруг вылизывал, иногда вообще голову убирал, смотрел, как он мучается подо мною. Он готов был вот-вот кончить, я его мошонку пальцами поглаживал, если бы сжал – он бы точно заляпал постель. Но Макс же тоже упрямый, он губы кусал, сам себя царапал, чтобы продержаться подольше…Глупыш. У него шансов не было. Я его снова начинал языком трахать, а когда он начинал дрожать - отстранялся. Потом пожалел, потому, что он уже скулил, не переставая, и так судорожно вжимался пахом в постель...Я пальцами стал сильно яички мять, и очень быстро облизывал внутри его попки. Он так сильно сжался, как, наверное, еще никогда, зарычал приглушенно…Под ним пятно мокрое расползлось. Он прямо бился, когда кончал, да и потом у него руки дрожали сильно. Я с ним рядом прилег, повернул его к себе лицом. Так и есть, искусал губы, глупенький…Можно было его сейчас поиметь, он даже сказать ничего против не мог, да и не стал бы…Но я хотел, чтобы он в себя полностью пришел. Он на меня посмотрел с такою нежностью, что у меня дыхание перехватило. Толкнул рукою в грудь, укладывая на спину. Сам на меня верхом забрался, оседлал как...ну, как лошадей оседлывают. У него правда, не стояло, не успел он еще завестись после такого…Но ничего, иногда он прямо в процессе возбуждался, уж я то об этом всегда заботился. Мы немного потрахались так, только я же видел, что он устал и все меньше и меньше приподнимается. Я его с себя снял, сам сел, к стене прислонился спиною, а его себе на колени посадил. Только не лицом к лицу, а наоборот. Он у меня умный мальчик, сразу понял, чего я от него хочу. Ноги пошире раздвинул и сам себе вставил, опустился медленно. Я его за пояс обхватил, так что мог теперь сам его приподнимать, Макс только руками упирался в мои коленки, помогая. А другою рукою я за его член взялся. Жаль, конечно, что я его лица не видел…Стонал он отпадно, так жалобно…Вилял попкой как мог…А когда кончал, руки назад запрокинул, мне за затылок…Я в ладонь собрал, и пальцы облизал. Нравится мне вкус его спермы, да…Только тогда я сам кончил. С членом в его попке и с его спермой во рту. *** Он бросил курить, потому, что мне не нравится запах сигарет. Он чуть всхлипывает, когда я в него вхожу. Он пьет кровь, которую я ему приношу. Он зачем-то вырезал крест на ладони, хотя сам не может объяснить зачем. Он все время слушает плеер и подпевает, но при этом всегда слышит, что я говорю. Он дергает меня за хвост и уши. Он не изменяет мне. Он покупает мне фруктовое мороженое. Он…лучший. Я люблю его.

***

Влажная от пота спина, блестит при теплом освещении. Огонь дрожит на раскаленных дровах. Ты такой нежный, я придавил тебя своим телом и ты не смеешь вырваться, твои мягкие волосы щекочут мой подбородок, может быть, я сломаю тебя этой ночью.



Тощая фигурка извивается под натиском могучего тела. Ничего лишнего, руки ласкают впалый живот, приспуская трусы, ерошат жесткие волосы на лобке. Ты еще не возбудился настолько, чтобы я мог насадить тебя на свой член.

Почти прозрачная кожа, выпуклые вены, тонкие кости, узкие бедра, настолько узкие, что меня одолевает страх разломать их своим толстым членом.

- Не туда, только не туда…. – Палец надавливает на крошечное бледно-розовое отверстие, приближая сладостную муку, и начиная нашу глубокую прелюдию.

Ты ерзаешь на полу, твои глаза выпрашивают очередную порцию жестокости, по телу пробегают холодные импульсы страха и желания.

Палец проникает внутрь, его мягко обволакивает твой кишечник, мягкий, скользкий от смазки и обжигающий. Ты подаешься назад, трахаешь себя моей рукой, насаживаешься все сильнее и сильнее, теперь тебе не больно. Я расстегиваю ширинку, натягиваю гандон на свой член. По комнате разноситься аромат горького миндаля.

Мне нравиться эта марка презервативов, для юношеских задниц она подходит идеально. Тонкая, но прочная резина, обильная пахучая смазка… это куда удобней и приятней, чем ерзать голым членом по дерьму, натыкаясь на острые кусочки не переваренной пищи…

Узкая дырка содрогается под натиском воина в резиновых доспехах, я беру тебя за бедра и глубоко сажаю на член. Все что тебе остается беспомощно ерзать на нем, пытаясь наслаждаться жгучей болью у себя в заднице.

Все меняется.

Ты стонешь, тихо-тихо, когда головка упирается в твою крошечную простату, ты вздрагиваешь, дергаешься в такт своим непроизвольным конвульсиям на члене, дрочишь, сминаешь свои яйца, выкручиваешь себе соски.

Я безучастен, мне нравиться наблюдать за тем, как ты набираешься опыта, как ты познаешь свое тело и удовольствие через боль, заглатывая широкими ноздрями запах горького миндаля, доносящийся из твоей сраки ты кончаешь в свои тонкие кисти, размазываешь сперму по дрожащим ладоням, а потом вытираешь их об мою простынь..

Ты запомнишь его и еще долго будешь дрочить на этот терпкий аромат, похожий на запах твоего семени….

***

Чертовы малолетние пидоры, они все цело отдаются сексу, сосут длинные, кривые, маленькие и толстые члены, облизывают яйца всех цветов и размеров, втыкают в свою жопу все предметы бытовой утвари! Начиная от церковных свечей и заканчивая скалкой, которой мама будет раскатывать волшебный пирог на их же день рождение.

Чертовы маленькие пидоры, вы кончаете как автоматы, высокими залпами, почти в потолок, вам совершенно неинтересно растягивать оргазм, вы еще ничему не научились. Вы просто любите секс, вам нравиться, когда что-то твердое и горячее упирается в ваши геморроидальные задницы, это усмиряет зуд в ваших трусах и в головах.

Я вас ненавижу и восхищаюсь вами.

Удар ногой, сначала в живот, потом по разбитому в кровь лицу.

- Не надо, пожалуйста. – Я - светловолосый парень катаюсь по полу школьного туалета. Вокруг меня стоит несколько старшеклассников, каждый хочет наградить мое лицо следом своей обуви.

- Открывай ему рот! – Толпа сливается единым смехом, трудно разобрать голоса, если твоим лицом играют в футбол. Меня, измученного, избитого, втаскивают в одну из кабинок и сажают на унитаз.

- Я первый. – Хорошо сложенный парень выходит из толпы и расстегивает ширинку. Я его уже видел, он старше меня на 3 года, кажется, занимается борьбой. Двое выходят следом и разжимают мне туго сжатые от страха челюсти. Я кричу, плачу, пытаюсь вырваться, укусить.

- Ну же, Окадзаки – кун, успокойся, ты же это уже делал. – насильник пару раз бет меня по лицу, заставляя ослабить челюсти, потом быстрым движением вводит член в рот и начинает двигаться. Парни по бокам разжимают щеки, пытаясь дать больше пространства, для своего главаря. Хочется откусить его вонючий член, он засовывает его глубоко, хочется блевать. Надеюсь, скоро они наиграются. Сегодня их всего пятеро. Значит это не надолго.



- Не дай бог прикусишь, убью! Давай, руками двигай. – Я невольно поднимаю искалеченную, кровавую руку, касаюсь члена. Горячий, пульсирующий. Волосы на лобке упираются мне в лицо, влажные от пота и слюны, хочу, чтобы он сдох. По подбородку текут слюни, капают на грязный пол, смешиваются с кровью и остатками мочи на кафеле. В бок то и дело кто-то пинает, стоящий слева снимает происходящее на телефон. Над головой жуткий хохот. Этот широкоплечий кончает на лицо, размазывая членом сперму по щекам и лбу, будто бы подписывает автограф одной из своих поклонниц. Очень противно.

- Кто следующий? Я его подготовил. – Он отталкивает мое лицо и, застегивая свои штаны, уходит мыть руки к умывальнику. Следом два парня начинают мять мое тело, лапают, грязно, грубо, как шлюху, сжимают соски, с силой, хотят, чтобы я кричал, и я кричу, от злости, от бессилия в угоду их жалким желаниям. Кто-то сует член в рот, я плохо вижу, глаза щиплет из-за спермы, он сначала засовывает пальцы и растягивает мои щеки, потом начинает двигаться, быстро, глубоко, я кашляю, а он не обращает внимания. Его рука держит меня за волосы, не позволяя ни на минуту вырваться. По моим щекам текут слезы.

- Эй, ну все, хватит с него, видишь, плачет. – Голос сзади, довольно добрый, но в тот же момент, я чувствую издевку.

- Хватит, говорю, - он прорывается сквозь толпу и хлопает увлеченного моим ртом парня по плечу.

- Еще учителю настучит. – толпа разрывается смехом, кто-то тушит сигарету о мой пиджак.

- Я сейчас кончу, пошел на. – парень достает налитый кровью член и начинает дрочить на меня. Капли, белые, густые, текут по серому пиджаку. Двое хватают меня подмышки и вытаскивают в уборную из кабинку. Учебники и портфель лежит в унитазе, зеленоглазый парень нажимает педаль и вода заливает их.

- Еще пару раз врежьте ему. – На меня накидываются трое ребят, они добивают меня, жестоко, покрывая ругательствами. Один хватает за грудки и с силой бьет о кабинку, потом тащит к портфелю и кидает на мокрый пол. Я ударяюсь об унитаз. В лежащее на полу тело летит еще несколько окурков.

- Пошли, у нас еще уроки. – Они, смеясь, выходят из туалета. Главарь вдруг возвращается и присаживается рядом со мной.

- Завтра принеси больше денег, понял, ублюдок. – Он плюет мне в лицо. Потом смеется, пинает ногой в живот и уходит.



Школьный пиджак закапан спермой и кровью, а ведь у меня еще 2 пары.



Умываюсь перед зеркалом. Входит пара старшеклассников. Видя меня начинают шептаться, но я их слышу:

- Вон, того опять били, может в рот накидали. – Он тихо хихикает.

- Да, кажется, Рей на него зуб имеет, он постоянно его тут зажимает.

- Я бы на его месте повесился. – Смех сквозь зубы и ни капли жалости в мой адрес.

Я ухожу из туалета, по дороге в класс ловлю косые взгляды. Больно, даже сейчас, нос разбит, но вроде не сломан. В медпункт нельзя, иначе будут спрашивать. Если расскажу – убьют. Сажусь за свою парту у окна. Вешаю на крючок мокрый портфель и прячу лицо в учебнике, чтобы не увидели кровоподтеков. Некоторые смеются, некоторые сопереживают, но никто не знает, как это быть общественным ртом.

Мелло допрыгался. Говорили - не жри столько сладкого! Ну мы ж самые умные (Ватку побоку). И как результат – гипогликемическая кома. Когда доктор скорой, которую вызвал Мэтт, когда его друг свалился посреди очередной гневной тирады, даже не успев укусить зажатый в руке шоколад, сказал диагноз, рыжий долго и истерично ржал, что в принципе ему как-то не свойственно. Он естественно поехал с ним в больницу. Правда, всю дорогу изредка похрюкивал в обтянутую перчаткой руку, приговаривая: «Допрыгался, сладкий…Сладкий…» «И чего он интересно разорался в этот раз?! Сижу, хакерю по-тихому, параллельно проходя очередной уровень «Дум», никого не трогаю. Влетает, орет, как принцесса, которой горошину в зад засунули. Что-то про безразличие и импотенцию. Я так и не понял к чему это, но согласно кивал на все. Так проще не огрести. А потом бледнеет и ухает на пол. Страшно, мля. Он, конечно, та еще заноза, но друг же все-таки.» Доктора выгружают каталку, а Мэтт плетется сзади. Ему в руки суют бумаги, которые необходимо заполнить. А он не отрывает взгляд от Мелло, чье тело потряхивает на носилках. Мэтта передергивает. Мелло не может быть таким…беспомощным. Таким безжизненным. Рыжий быстро чиркает в бумажках и отдает подоспевшему доктору. Мелло увозят в реанимацию, утыкивая иголками и опутывая проводами. И это тоже кажется Мэтту нелогичным, нерациональным и неправильным. Липкий холод расползается по телу. «Мне не было так противно, даже когда консоль сдохла на 15 уровне при несохраненной игре. Чувство острой несправедливости. Но сейчас оно еще острее. Мелло, дрянь, какого хрена тебя приспичило сломаться?! Любимый гейбокс конечно отвлекает, но я эту игрушку уже наизусть знаю! А наматывание кругов по коридору непродуктивно. Чертовы лекари, чего они молчат?!» Тут как раз вышел доктор Накамура (Мураками?). -Кризис миновал.- Мэтти сам удивился с каким облегчением вздохнул. -Господин Кехль еще без сознания, но его жизнь уже вне опасности. «А была в опасности?! Сука Мелло! Я тебя сам убью. Отомщу за все. Не знаю как, но это будет страшно. Привяжу к стулу и расплавлю, заставив тебя смотреть, все твои шоколадки, а потом вылью в раковину. Или…» -Вы можете прийти к нему завтра, господин Дживас. Сегодня вас уже не пустят. Все доброго. Всю ночь Мэтт так и не смог заснуть. То до чего додумался его мозг к четырем утра, заставило его злорадно усмехнуться. «Мелло же у нас сильная личность. А для сильной личности это будет самым страшным.» Подхватив фотоаппарат, Мэтт направился в больницу. Поговорив с доктором, который сказал, что больной быстро идет на поправку, хоть до сих пор и без сознания, Дживас зашел в палату и закрыл её на ключ, что спер с поста, пока медсестричка отвлеклась на разговор по телефону. Мелло лежал на широкой кровати, проводов на нем поубавилось, но он был все так же бледен, с чудовищными синяками под глазами («замазать!») и…А это, что такое?! Хех, интересный побочный эффект. Лицо Мэтта озарила улыбка, а очки хищно сверкнули. Язык быстро пробежал по губам. «Все или ничего, детка!» Сквозь почти непроницаемое стекло в двери, слабо сверкала фотовспышка. Правда суетившиеся в коридоре люди и медперсонал, ничего не замечали. А глухой шепот - «Да, вот так. Мелло, ты просто создан для этого!»-в принципе не мог быть услышен.

***

Соевый шоколад на сорбите. Что может быть ужаснее. Только просто сорбит. -Мэээт!- Капризный голос разнесся по маленькой квартирке. Вздохнув, рыжий оторвался от ноута, и перевел взгляд очков на блондина, что валялся на диване перед телеком. Уже три дня, как Мелло выписали. И эти три дня были адом. Спасали только результаты его недавней мести. Ими была увешана вся комната Мэтта. Они как-то придавали смысл всему. – Мэтт, я хочу человеческую шоколадку! Мэтт удивленно изогнул брови. -Прям таки человеческую? Не знал, что ты стал каннибалом. -Не смей ржать, придурок, - Мелло чуть не шипел. – Принеси мне плитку швейцарского шоколада из заначки. -Ты сдохнешь, Михаэль.- Блондин дернулся и тут же зло сузил глаза. -Я сдохну, если не съем эту чертову плитку! -Я их все выкинул. Доктор тебе запретил. -ЧТО ты сделал?!!!- Мелло взвился над диваном и бросился на парня. Но болезнь ослабила его, так что Мэтти легко ускользнул и дунул в свою комнату, дабы шальная пуля вдруг не засела у него в голове. От сумасшедшего блондина можно было ждать чего угодно. Заперев дверь, Мэтт облегченно выдохнул. За деревянной панелью бушевал ураган. Вопли, звуки переворачиваемой мебели…Слава Богу, ноут рыжий там не оставил. Он с теплой улыбкой оглядел стены и улегся на кровать, погружаясь в виртуальный мир, как вдруг дверь влетела внутрь комнаты, а на пороге застыл разъяренный мафиози. -Я знаю, ты прячешь их здесь!- Синие глаза сверкали маньячным блеском. Мэтт напряженно застыл. За очками не было видно, как бегают его глаза. Слабая, как дуновение утреннего ветерка, надежда теплилась в груди:«А вдруг не заметит!» Наивный! Мелло ошарашено оглядывал комнату друга., беззвучно хватая ртом воздух. -Ты..Ты..этого не может быть!..Это фотошоп! -Ни грамма обработки, - скромно заметил любитель полосок.- Все натурально. Мелло принялся носиться по комнате, срывая фотографии, разглядывая одну, другую, и пришептывая: -Нет…нет.. когда?!.. Я не мог… Мэтт сидел, потупившись в пол. Казалось ему стыдно, но полированное дерево видело его злорадную усмешку. Блондин накинулся на парня с кулаками. -Гад, где ты это взял. Не было такого никогда. -Было-было, - Мэтти старательно защищался от ударов, похохатывая над злым, как черт, Мелло.- Я всегда в тебе подозревал эту…развратность, но чтоб таак! -Я тебя убью! – Мелло выронил фотографии, с каждой из которых в потолок глядел блондинистый парень в ОЧЕНЬ откровенных позах, и схватив рыжего за горло, принялся душить. –Когда ты это сделал?! Отвечай, подонок! -П-пока..ты..спал..- прохрипел уже синий парень. От шока руки на горле разжались, и Мэтт закашлялся. – Ты меня…кхе…довел, сволочь. И это была месть. Вечно ты меня пользуешь и морально, и физически, а я тебя даже пальцем не тронул. Ну, почти. -Мать твою, чертов извращенец!!!- Мелло держал в руках фото, где он, Михаэль Кехль, раскинулся на белых простынях, волосы разметались по подушке, тело прикрывает, и совсем не там где надо, больничный халатик, глаза закрыты, одна рука на лице, пальцы скользят по губам, другая…?!!!! Обхватила возбужденный член?!!! -Но..- вопросительный взгляд. -Как это возможно? -Побочный эффект гипогликемии – стояк нерушимый. – Мэтт невинно улыбнулся, потирая горло.- Так что я просто спас тебя от смерти из-за спермотоксикоза. -Тварь!- Кулак метко угодил парню в челюсть. Мелло тяжело дышал. Но тут же его лицо неуловимо изменилось. – Но мне вот интересно, почему же моими ТАКИМИ фотографиями увешана ТВОЯ комната, м? Мелло медленно приблизился к парню и, подняв его стремительно краснеющее лицо к себе, вопросительно заглянул в глаза. -Я жду, Мэтт.- Блондин стер струйку крови с уголка губ парня.- Хм, понятно.- Усталая улыбка. – Значит все-таки не импотент. -М?- Мэтт недоуменно уставился на Мелло. -То о чем мы разговаривали, когда я коматознулся. «А мы «разговаривали»?! Так это он про меня тогда?!» -Правда теперь я подозреваю, что ты у нас любитель только посмотреть, ну и подрочить Ты же умеешь?- Мелло откровенно глумился на рыжим, дразня его.- Ладно, пойду в магазин схожу, -блондинистая тварь легкой походкой направилась из комнаты. От первой подушки в спину он увернулся, но вторая добавила ускорения его инерционному движению, и он треснулся о косяк вынесенной двери. Сзади к злосчастному косяку его прижало горячее тело. -Наш помешанный геймер решил выйти в реальность, м?- Мэлло не оставлял насмешливого тона. -Заткнись, белобрысая сучка, - ладонь Мэтта накрыла лицо парня, оставляя лишь небольшую щелку для глаз, отгибая голову назад и в сторону. Губы прошлись по открытой шее. Другая рука расстегнула молнию и скользнула в распахнувшуюся жилетку, жестко задевая сосок. Голос рыженького был спокойным и ..уверенным?! От этого шепота у Мелло начали подгибаться колени. Он откинулся на Мэтта, чья ладонь уже неспешно распускала шнуровку обтягивающих брюк. -Ччеерт…- Мелло развернуло и ударило об стену. Нет, сопротивляться он, и не думал. Он и так полгода пытался, всеми возможными способами - от хождения голышом после душа до истерик - расшевелить это бревно от РПГ. Теперь оно покрывало поцелуями его шею и грудь, руками стаскивая брюки. О боже, и ногами тоже! Разбудил вулкан на свою…задницу. Которая сейчас уютно легла в ладони Мэтта. И тут же оказалась сжата сильными натренированными на джостике пальцами. Мелло стоял абсолютно голый перед все еще одетым Мэттом. Дабы исправить сию несправедливость, он начал стаскивать полосатую кофту. В процессе, Мэтти присосался к губам блондина, на что тот ответил укусом. Рыжий лишь ухмыльнулся, облизнув укус, и также прикусил губу мафиози. Череду болезненных и сладких поцелуев-укусов прервала одежка, что на миг ослепила Мэтта. Чем воспользовался арийский псих и впился в губы, что только показались из-под уползающей ткани, стремясь свалить рыжика. Но тот лишь снова впечатал Мелло в стену, закидывая его ноги себе на локти. Соприкосновение кожей дарило те же ощущения, что и близкое знакомство с оголенными проводами. Звякнул ремень, Мэтт на секунду отвлекся от губ блондинчика, чтобы облизнуть собственные пальцы. Которые тут же оказались внутри, раздвигая упругую тесноту нежных стенок. Мелло тихонько охнул, вцепившись зубами в плечо партнера. От такой «физкультуры» тело тут же покрылось испариной, золотистые пряди облепили лицо. Губы пересохли, и Мелло жадно потянулся к губам Мэтта. Вкус пота и крови пьянил обоих. Когда Мэтт начал входить в подготовленное тело, Мелло начал шипеть и извиваться, вцепляясь острыми коготками в плечи, шею и рыжие пряди, беззвучно распахивая рот. Вес собственного тела не давал уйти от неприятных ощущений, и он лишь сильнее насаживался на почти каменную плоть. -Ксо! Мэтт, ты..млять..большой…ааах…-светловолосый затылок уперся в стену, подставляя шею под настойчивые поцелуи и неслабые укусы. В ответ лишь раздалось довольное хмыканье. Мелло руками обвил шею парня, прижимаясь к гладкой и влажной коже, срывая к чертовой матери опостылевшие окуляры. На него уставились горящие желанием карие глаза. Даже не карие, чуть красноватого оттенка. Мэтт начал двигаться, не отрывая взгляда от небесных озер. По губам Мелло скользнула легкая довольная улыбка. На сжатие соответствующих мышц, сквозь сжатые губы трахающего его парня донесся слабый стон. И вот тут началось неслабое вколачивание мафиози в стену, которая лишь жалобно потрескивала, выпуская из щелей в обоях маленькие известковые облачка .Мелло ощущал как движется в нем, словно пуля в стволе, член Мэтта, задевая «мужскую точку G». Он уже не пытался сдержать рвущиеся наружу крики и стоны. Орал что-то по-немецки. Кусал подставленные плечи, расцарапывал оголенную спину. Вдруг рука Мэтта исчезла из-под колена, и он обвил освобожденной ногой талию парня. Ладонь легла на его стояк и начала активно двигаться. Организм долго не выдержал, опасаясь видимо помутнения рассудка от столь интенсивных ощущений, и перед глазами немца расцвела огненная метель. Спустя несколько секунд, за ним последовал и Дживас, запечатлевая нехилый укус на ключице партнера и что-то рыча. -Сука, Мэтт!- Мелло тяжело дышал, все еще прижатый к стене и пытался двинуть Мэтта кулаком. Его любовнику тоже надо было отдышаться. –Урод, блять, скрывал такие таланты. Г.. Договорить не дали солоноватые от пота губы. Уже лежа на узкой мэттовской кровати, они обменивались ленивыми ласками. -А когда ты успел..?- Мэтт выразительно посмотрел на расположившегося у него на груди парня. -Что?- Сонно потянул немец. -Ну, - Мэтти смущался.- Ты кричал «Ich liebe, Matt!» Настала очередь краснеть Мелло. Он уткнулся носом в грудину парня. Потом поднял ясные голубые глаза. -Нууу..- ослепительная улыбка.- Пока ты спал…дорогой.

[неделю спустя]

— Каспер?

Антивирус тряхнул головой, фокусируя взгляд на Файерволле, и коротко проговорил: — Извини, отвлёкся. Повтори, что ты говорил последнее о правах доступа на скачивание торрентов?

Файерволл только вздохнул: он уже давно закончил говорить о торрентах. Касперский был сам не свой, и чем дальше, тем больше. Он становился рассеянным, плохо слушал собеседника, часто раздражался по пустякам, хоть и старался этого не показывать, не пострадала только его непосредственная работа – Касперский по-прежнему проверял систему на вирусы часто и тщательно, если не сказать остервенело. Не надо было быть излишне проницательным, чтобы не понять, в чём дело, особенно когда Касперский вот так посреди разговора задумывается и косится на пустующую клетку карантина. Призм стал для него настоящим наркотиком, и теперь антивируса безжалостно ломало, а самое обидное было в том, что Файерволл ничем не мог ему помочь. Вывести Касперского из этого кризиса мог только Призм собственной персоной, а искать именно этот вирус в интернете – нереальная задача... Да и нужен ли Касперский этому вирусу, пусть даже он и не убил его, когда была возможность это сделать?

— Файерволл, не витай в облаках, — со сдержанным раздражением одёрнул его Касперский. – У нас много работы.

Файерволл только снова вздохнул в ответ...

Касперский и сам понимал, что у него что-то вроде наркотической ломки, но легче ему от этого не становилось. Он оправился в обычный обход системы, строго проверяя каждый сектор, мысленно всё равно возвращаясь к Призму. Когда Касперский очнулся от его удара, он обнаружил себя на своей кровати, а рядом сидел встревоженный, но всё же относительно спокойный Файерволл, который тут же сообщил ему, что вирус ушёл с системы, ничего не повредив. На вопрос, каким образом Призму это удалось, Файерволл рассказал что-то об удачном использовании Призмом особых портов и прав доступа, после чего пообещал, что больше такой промашки не допустит. Призм ушёл – и оставил его в живых... Пошёл против своих принципов, не уничтожил систему, на которой находился, и ушёл, чёрт бы его побрал!

Касперский злым чертыханием сквозь зубы перепугал винамп с медиаплейером до полузависания и двинулся дальше по системе заканчивать проверку. Вирус, похоже, уже не мог уничтожить Касперского, но и остаться гордость не позволяла, тем более он знал, что Касперский всё равно не выпустит его из клетки карантина. Что ж, достойное решение ситуации, Касперский признавал это, но он всё равно был с ним не согласен...

Проклятье. Касперский оборвал проверку на середине и направился в своё личное пространство, сегодня он много не наработает. Этот проклятый вирус крепко засел в его сознании, слишком крепко...

Касперский распахнул дверь в личное пространство, зашёл, не глядя запечатал вход, чтобы его не беспокоили, скинул пиджак, небрежно бросил его на вешалку сбоку от входа, поднял голову – и буквально закаменел, встретившись со знакомыми жёлтыми глазами хищника, которые довольно щурились.

Быть того не может...

Вирус сидел за его рабочим столом, ухитрившись на кресле принять такую развратную и одновременно хищную позу, что не оставалось сомнений – это был именно Призм, каким-то чудом объявившийся в системе и его личном пространстве абсолютно никем не замеченный.

— Доброй загрузки, — протянул Призм, довольный произведённым эффектом: Касперский просто потерял дар речи. – А где же распростёртые объятия? Или ты мне не рад?

Касперский, наконец, опомнился, в одну секунду оказался рядом с Призмом, рванул его к себе за отвороты безрукавки, сминая перекрёстную шнуровку: — Что ты здесь делаешь?!

Призм довольно улыбнулся, хозяйским движением снял с Касперского очки, не испытывая никакого дискомфорта от того, что его схватили за грудки: — Так ты не рад? Может, мне уйти?

— Объясни, как ты сюда попал, или я тебя уничтожу так, что формат покажется раем. – Ледяной тон даже не дрогнул. Призм хмыкнул:

— Файерволл пропустил. Выделил отдельный доступ и провёл сюда. Это всё, что ты хотел спросить?

Касперский пару секунд изучал змеиные жёлтые глаза Призма, затем коротко бросил: — Да. – После этого ответа он шагнул в сторону, всё так же крепко держа Призма за грудки, и направился к неприметной двери в стороне от письменного стола. Вирус зашипел, попытался сопротивляться, рявкнул:

— Ты куда меня тащишь, [censored] придурок! Отпусти меня, или я [censored] тебя в [censored] [censored]! [censored] бы тебя побрал!!

Касперский распахнул дверь, втащил туда вируса и одним сильным рывком швырнул его на кровать, не слушая протестов. Тот от неожиданности охнул, огляделся и понял, что оказался в спальне антивируса, где до этого ни разу не был. Касперский же не дал ему больше вставить ни слова, просто прижал его запястья к кровати и отчеканил: — А теперь я буду выяснять, насколько ты сам мне рад. И даже не надейся выбраться отсюда в ближайшее время, я отпущу тебя только тогда, когда ты полностью рассчитаешься за свою самовольную отлучку с этой системы!

Крепкий алгоритмокружительный поцелуй начисто стёр все мысли и намерения, Призм со стоном ответил, нетерпеливо прижавшись к Касперскому всем телом, жадно покусывая его губы и невнятным мычанием требуя поторопиться...

— ...и у тебя будет доступ каждый день в десять часов утра за обновлениями. – Мерный голос Файерволла убаюкивал бы, если бы не содержал такой важной информации. Аутлук, почтовый клиент, которому часто нужен был доступ в интернет, спокойствием голоса не обманывался и внимательно слушал. – Если система в десять часов утра не будет запущена, приступай к обновлениям сразу же после загрузки системы, когда... – окружающее пространство внезапно дрогнуло, прерывая Файерволла, все процессы ощутимо подвисли, Аутлук даже потерял равновесие и грохнулся бы, не поддержи его за плечи Файерволл.

— Что это было? – некоторый испуг в голосе Аутлука можно было услышать без малейших усилий. На губах Файерволла мелькнула горькая улыбка, но ответил он уверенно и спокойно:

— Ничего страшного. Касперский проводит внеплановую проверку системы, его лучше не беспокоить сейчас.

Аутлук кивнул, но спросить, почему Файерволл так странно улыбается – то ли с облегчением, то ли горько – не рискнул.

***

— Файерволл!!

Он поднял взгляд от трёхмерных таблиц прав доступа, в которых наводил порядок последние полтора часа, и обратил внимание на вошедшего в его личное пространство – разумеется, это был Касперский, злой как чёрт, но, несомненно, оживший. Лихорадочный блеск и неопределённый расфокусированный взгляд пропали, уступив место прежней цепкости и чёткости. Файерволл знал, что так и будет...

— Что за спешка? – спокойствие далось ему на удивление легко, он действительно был рад за Касперского. Антивирус раздражёно сощурился:

— Он ушёл? Призм ушёл, так ведь?

Файерволл пожал плечами: — Полагаю, да. Я не слежу за перемещениями в независимых отдельных каналах, один из которых ему выделил.

— Проклятье, я так и знал... – Касперский раздражённо тряхнул головой, но во взгляде зажёгся даже какой-то азарт, который, к счастью, не имел ничего общего с тяжёлой зависимостью. – Надо было ограничить его карантином!

— Рад, что ты снова стал самим собой. – Файерволл слабо, но искренне улыбнулся. Касперский склонил голову набок:

— Почему ты его пропустил?

Файерволл на миг прикрыл глаза.

"— Ты?.. Что ты здесь делаешь?

Призм усмехается, но как-то невесело, и в его взгляде Файерволл с некоторой оторопью замечает тот же лихорадочный блеск, который он видел каждый день во взгляде Касперского.

— Проведать старого знакомого хочу. Подозреваю, он скучает – или нет? – Призм, произнеся это беззаботно, внутри невольно напрягся, но ни за что бы себе не признался, что боится отрицательного ответа. Файерволл, впрочем, не ответил ни "да", ни "нет", он просто сразу озвучил своё решение:

— Я могу дать тебе доступ по узкому каналу, это не даст тебе возможности путешествовать по системе, но ты сможешь напрямую попадать в личное пространство Касперского. Ты также сможешь появляться там и исчезать по своему желанию, я не буду контролировать этот канал, из личных покоев Касперского тебе всё равно свободно в систему не попасть. Это тебя устроит?

— Вполне. Касперский сможет мне помешать покинуть систему?

— Нет. Только если заключит тебя в клетку карантина, оттуда канал работать не будет.

— Согласен. Действуй. И, знаешь... с тобой неплохо иметь дело. Такие, как ты, обычно обладают воистину скверным характером.

— И это говорит мне вирус, обладающий отнюдь не ангельским темпераментом, — еле заметно усмехнулся Файерволл. – Спасибо, принимаю за комплимент."

— А я не должен был его пропускать?

Касперский хмыкнул: — Я не об этом. В следующий раз его хорошо бы поймать на границе компьютера и задать хорошую трёпку...

— В следующий раз?

Антивирус уверенно улыбнулся: — Разумеется, в следующий раз. Он вернётся. Не поэтому ли ты оставил проведённый ко мне канал до сих пор открытым?

Файерволл улыбнулся в ответ, чувствуя, как его отпускает давняя и изматывающая тревога за Касперского. Антивирус пришёл в норму, и даже если ради этого вирус будет периодически посещать личное пространство Касперского, это стоило того.

— ...Установка завершена.

Глубокий вдох, казалось, отдался в каждом уголке системы, каждая программа после установки переживала обретение сознания как живительный глоток воздуха после долгого плавания под водой. А затем перед глазами расстилалось пространство системы с указателями на личные пространства программ, на системные файлы, на пункт подачи заявлений выделения оперативной памяти и так далее. По сути пространство системы являлось огромной сетью или деревом, где всё было чётко упорядочено и надо было только найти нужные ссылки...

Дверь в личное пространство Касперского, где антивирус и Файерволл обсуждали дополнительную защиту на определённый блок памяти и где наблюдающий за этим обсуждением вирус скучал в карантинном блоке, резко распахнулась от пинка ногой, и на пороге объявилась программа, которая никому прежде не была знакома. Позиционировала себя она как высокого уверенного в себе мужчину с вьющимися волосами, не достающими до плеч и зачёсанными назад, у него были волевые черты лица, чуть надменно вздёрнутый подбородок, одежда необычного облегающего покроя тёмно-зелёных тонов и шикарный тёмный плащ, небрежно наброшенный на плечи.

— Доброй загрузки, господа, — поприветствовал он Файерволла и Касперского, которые прервали обсуждение на полуслове и воззрились на гостя с неописуемым изумлением. – Надеюсь, я никому не помешал? – Он повернулся к клетке карантина, оглядел сидевшего на полу в вальяжной позе Призма, сощурился и хмыкнул: — Вот, значит, каков этот хвалёный опасный вирус... Ну-ка встань!

Призм вздёрнул бровь: — И не подумаю.

Гость улыбнулся многообещающей и неприятной улыбкой: — Так я и думал. Что ж, у меня ещё будет время тобой заняться...

Хозяин своего личного пространства, защищённого от абсолютно любой программы кроме тех, кого он приглашал лично, и Файерволла, наконец-то отошёл от ступора, в серых глазах мелькнула сила и сталь, а чёткий холодный голос отчеканил: — Неплохое начало. А теперь ответь мне на вопрос: Какого. Формата. Ты. Здесь. Делаешь. Даю тебе десять секунд на ответ. – Касперский скрестил руки на груди и расправил плечи, зрительно став выше и представительнее, это впечатление ещё усиливалось от делового костюма, в который он был одет, и от строгой прямоугольной оправы очков с прозрачными стёклами. Гость повернулся к нему, чуть удивлённо спросил:

— Вы разве не в курсе? Ты ведь Касперский, а ты, полагаю, Файерволл?

— Не в курсе чего именно? – сухо спросил Файерволл, одежда и глаза которого заметно отливали сталью с тех пор, как распахнулась дверь в защищённое личное пространство Касперского. Гость недоумённо покачал головой и уже серьёзнее сказал:

— Меня зовут Веб, Доктор Веб. Я только что был установлен на данный компьютер, чтобы справиться с опасным вирусом, помещённым в карантин.

— Антивирус, — выдохнул Файерволл, изумлённо оглядывая гостя. Призм же фыркнул:

— Двое на одного вируса, да? Моя жизнь становится всё интереснее, а самомнение и вовсе взлетает до небес! Касперский, объясни, какого [censored] тебе понадобился этот франт, чтобы справиться со мной? – звериные жёлтые глаза хищно блеснули странным предвкушением. Веб повернулся к вирусу, презрительно хмыкнул:

— А ты не знаешь? Юзер приказал тебя уничтожить, а Касперский не смог. Я так и знал, что у меня защита лучше и база данных вирусов полнее...

— Не смог? – вирус скривился: — Да Касперский в любой момент прекрасно способен меня... – тут Призм поймал немигающий и ничего не выражающий взгляд Файерволла и замолк, выглядя слегка сбитым с толку. Не может уничтожить? То есть, просто... не хочет?!

Вирус не выдержал и рассмеялся, он просто захлебнулся смехом, откинул голову и хохотал, не будучи способен остановиться, и прекратил только тогда, когда личное пространство вместе с клеткой карантина дрогнуло и пошатнулось, выдавая гнев Касперского.

— Призм находится под моей юрисдикцией и в моём карантине, — ответил он Вебу, игнорируя вируса и сохраняя воистину железное самообладание. – Передавать его тебе я не намерен, так что ты зря теряешь время. А теперь прошу покинуть моё личное пространство, у меня много работы.

— Работы? – Веб усмехнулся: — Имеет ли она смысл, если ты не способен уничтожать вирусы?

— Это уже моя проблема, — тон-импульс Касперского стал ещё холоднее и резче. – Повторяю просьбу покинуть моё личное пространство.

— Касперский, юзер установил меня защищать систему, — объяснил Веб. Когда он говорил серьёзно, он становился и впрямь похож на антивируса, поскольку был чёток и за его словами стояла сила. – И я намерен её защищать, если ты этого делать не способен. Так что это личное пространство становится моим – ты расположился в секторе, который идеален для постоянной проверки системы и построения клетки карантина, и я не собираюсь упускать возможность обосноваться на таком удачном месте.

Касперский опасно сузил глаза, скрещённые на груди руки напряглись: — Я не могу запретить тебе шнырять по системе и осуществлять свои проверки, но моё личное пространство и Призма из моей клетки карантина ты не получишь. Это моё последнее слово, так что будь добр исчезнуть отсюда!

— Ты так боишься, что я уничтожу Призма и это уронит твой престиж в глазах юзера и других программ? – Веб тоже скрестил руки на груди, буравя Касперского взглядом. – Самомнение выше безопасности системы, да? А я способен его уничтожить, во всяком случае когда скачаю обновления. Файерволл, мне нужен доступ на сайт моих разработчиков.

Файерволл пристально оглядел Веба с головы до ног, какое-то время словно оценивал его, затем медленно, словно заставляя себя, сменил цвет одежды на синий, чтобы у Веба была возможность попасть в интернет. Ровным и напряжённым голосом спросил:

— Какой порт?

— 1256.

— Этот порт занят Касперским, я выделю тебе другой. – Файерволл был готов послать запрос, но его остановил отрицательный жест Веба:

— То есть как это занят Касперским? Мне не нужен другой порт, я уже объяснял – я замещаю Касперского! Для обеспечения нормальной безопасности компьютера должен быть установлен только один антивирус, иначе мы будем постоянно сталкиваться по поводу и без, пытаясь разграничить наши полномочия, которые у нас в теории одинаковы. Надеюсь, я понятно объяснил, что я установлен потому, что Касперский не справился со своими обязанностями, и потому остаюсь главным я!

— Даже не надейся, — чётко отрезал Касперский. — Я прекрасно справляюсь со своими обязанностями и система от вируса не пострадает, так что у тебя нет шансов сместить меня. Файерволл, не отдавай ему мой порт, он рано списывает меня со счетов.

— Файерволл, в отличие от тебя, не будет пренебрегать своими прямыми обязанностями! И не занимает память на невесть что, у тебя здесь целый кабинет со спальней и клетка карантина размером с приличную комнату, в то время как вирусам хватит и маленького пространства полкилобайта на полкилобайта. — Веб в возмущении повернулся к Призму, который наблюдал за ссорой с откровенным недоумением. Файерволл и Касперский же теперь имели возможность лицезреть эмблему Доктора Веба на его плаще – большой стилизованный паук, уменьшенная его копия красовалась на левой стороне груди. – Так что Файерволл тебя слушать не будет! Правда же?

— Файерволл не собирается менять доступы к портам только потому, что у кого-то присутствует огромное самомнение! – отрезал Касперский.

— Это будет всего лишь разумным решением, — парировал Веб. Спор вспыхнул мгновенно, занимая всё больше и больше оперативной памяти, Файерволл переводил мрачный взгляд с одного на другого, морщась от усиливающейся головной боли, а Призм, какое-то время понаблюдав, начал давиться от смеха, стараясь не привлекать к себе внимания и не отвлечь антивирусы от такого важного дела, как выяснение отношений. Система работала всё медленнее, антивирусы всё больше повышали тон в споре, раздражаясь, Призм смеялся уже в открытую, у Файерволла началась настоящая мигрень...

— ...Ты никогда не относился к ресурсам системы бережно, тратил не считая! – Веб уже давно перешёл на личности, как и Касперский, но его внезапно оборвал резкий и хлёсткий окрик:

— Хватит!

Оба антивируса обернулись на голос и моментально замолкли под пристальным и непреклонным взглядом дьявольских красных глаз. Оживший полноценный запрет на какое-либо соединение с интернетом, Файерволл разительно отличался от обычного спокойного и внимательного собеседника, сейчас он не собирался слушать – он собирался приказывать.

— Ни один из вас не выйдет в интернет, пока вы не договоритесь между собой и не скажете мне чёткого и разумного решения вашей проблемы. – Спокойствия Файерволл не потерял, тона не повысил, но алый цвет его рубашки с широким воротом, алый блеск светлых волос и алый демонический взгляд давали его словам небывалую силу – тем более что и полномочия у Файерволла были немалые. – Я ясно выразился?

Веб молча вопросительно вскинул брови, а Касперский негромко произнёс:

— Файерволл?

— Я решать ваши споры не намерен. – С этими словами Файерволл развернулся и вышел из личного пространства Касперского, оставляя антивирусы наедине с Призмом, который являлся косвенной причиной возникновения спора.

— Видишь, к чему привело твоё неоправданное сопротивление? – тут же заявил Веб Касперскому. – Ты тормозишь защиту системы и мою работу, так что снимай свои полномочия и дай мне организовать нормальную деятельность!

— Я не намерен прекращать защищать систему только потому, что появился ты. В теории мы могли бы сработаться, но не на таких условиях, которые ты выдвигаешь, так что ты зря тратишь время.

— Я тебе уже объяснял...

...Призм уже мог только тихо хихикать, в изнеможении развалившись на полу и держась за живот, полноценно смеяться просто не было сил. Антивирусы ругались уже больше двух часов, безбожно подвешивая всю систему, и если они так будут продолжать, то вирус, которого никто не может уничтожить, просто умрёт от смеха.

***

Что делает юзер, если после установки какой-то программы компьютер начинает стабильно зависать? Разумеется, удаляет программу, потому что до её установки всё работало нормально. К счастью, попробовать деинсталлировать Касперского, чтобы свободно проверить систему с помощью Веба, ему в голову не пришло... Веб ушёл, напоследок заявив, что система с таким защитником, как Касперский, обречена на разрушение, и хлопнул дверью, а Касперский и Файерволл вздохнули спокойно. Призм тоже был рад несмотря на веселье, ибо было совершенно неизвестно, что произошло бы, если бы у Веба и правда появилась возможность стереть вирус – однозначной смерти он точно не хотел, не говоря уже о том, что он предпочитал Касперского Вебу.

А отношения Призма и Касперского продолжили стремительно развиваться...

Вирус уже мирился с тем, что не способен прогонять Касперского из клетки карантина после тех безумств, что они творили вместе. Призм даже смог, скрипя зубами, признать, что ему хорошо рядом с Касперским, что его объятия не вызывают отторжения, а наоборот вызывают желание прижаться плотнее и спровоцировать на что-нибудь... не слишком невинное, которое наверняка снова не слишком хорошо отразится на системе, но им обоим на это плевать. Точнее, Касперский всё ещё бдит и ежедневно сканирует систему на предмет вирусов, но уже давно перестал обращать внимание на то, что безбожно транжирит ресурсы системы и вообще занимается невесть чем невесть с кем. Роковая страсть – так, наверное, это называется? Сам вирус уже был не рад, что решил тогда совратить Касперского и полюбоваться его падением – он упал вместе с ним, и теперь никто не знает, к чему это всё приведёт.

После очередного безумства, отнявшего все силы, Призм смог только недовольно поморщиться, когда Касперский сразу не убрался куда подальше, но прогнать его не повернулся язык. Язвительность и злые укусы слов теряли свою ядовитость, когда мерный прибой единения ещё не утих в сознании, и рядом с этим антивирусом было так хорошо... Так [censored] хорошо рядом с [censored] антивирусом!

— Может, хватит меня уже тут держать? – Призм лежал почти на Касперском, голова откинута на его плечо, длинные чёрные волосы разметались и постоянно щекотали антивируса, на что тот недовольно хмыкал. Рука Призма, лежащая на груди Касперского, шевельнулась, острые ногти принялись лениво и довольно сильно царапать непонятный узор. Всерьёз Призм Касперского поцарапать не мог, но оставить пару неприятных отметин было вполне в его силах. Разве что не было никакого спортивного азарта – Касперский никак не реагировал на царапины, только прижал к себе крепче сильной рукой, словно хозяин... Призм передёрнул плечами при этой мысли и успокоил себя тем, что ещё неизвестно, кто из них хозяин положения, поскольку они оба в одинаковой ситуации, из которой не видно приемлемых выходов.

— Ты предлагаешь мне тебя выпустить? – интонации Касперского были без злости и даже иронии, просто ощущалась усмешка.

— Отбивать себе все переменные об пол каждый раз, когда ты меня туда опрокидываешь – не самые приятные ощущения. – Призм говорил как обычно – резко, нагло и уверенно, с лёгкой издёвкой, но в жёлтых глазах уже давно поселилась какая-то лихорадочность, он не мог уже даже видеть Касперского, но и без него впору было лезть на стенку карантина.

— Ложь, — флегматично заметил антивирус, прикрывая глаза. – Пол у клетки вполне мягкий.

— Но согласись, кровать гораздо приятнее!

— Призм, не начинай.

Ну да, конечно. Зачем лишний раз напоминать об их непростом положении без устраивающего обоих выхода?

— Не Призм, — внезапно произнёс вирус, тоскливо и беззвучно вздыхая. Как же он мог так попасться? Теперь уже он не мог ничего сделать, нет смысла бороться с этим.

— Что значит не Призм? – Касперский говорил низким негромким голосом-потоком, явно уставший и сонный.

— Меня зовут Арктус. Это имя, данное мне разработчиком.

— Арктус? – лёгкое удивление не столько звучанием, сколько самим фактом того, что вирус его назвал. Обычно для этого должно случиться нечто экстраординарное – хотя их положение и правда простым не назовёшь.

— Это переводится как "ночь" или "север", — пояснил Призм, скривив губы в намёке на презрительную усмешку – он ожидал, что ему не понадобится разъяснять антивирусу значение своего имени. Касперский едва слышно фыркнул:

— Тебе подходит. Особенно "север". Хотя "юг" тоже был бы неплох...

— И чем же?

Касперский улыбнулся, зная, как вспылит сейчас вирус:

— Ты безумно страстен.

Когти на груди Касперского дёрнулись и процарапали глубокие борозды, но антивирус только поморщился, а вирус прошипел:

— Это тебя и привлекло, не так ли?

Касперский не успел ответить – дверь в его личное пространство распахнулась и показался Файерволл, сегодня запущенный позже обычного и потому всё ещё сонный:

— Доброй загрузки, — проговорил он, затем его взгляд обвёл пустой зал, метнулся к клетке карантина... Вся сонливость с него слетела в мгновение ока, он встретился с полным замешательства взглядом Касперского и лениво-любопытным Призма, шокированно оглядел расслабленные обнажённые тела, крепкие объятия...

— ...Это не срочно, я зайду позже — выдохнул Файерволл, отступая к двери. Касперский дёрнулся:

— Подожди!

— Прошу прощения за вторжение! – Файерволл поспешно вышел, плотно затворив за собой дверь, на его щеках был еле заметный румянец, что при его сдержанности показывало немалую потерю контроля над собой. Касперский тут же сел и попытался встать, но рука Призма, лежащая у него на груди, напряглась, вонзила когти в кожу и не дала подняться:

— Не дёргайся, защитничек. Файерволл давно всё знает.

— Давно знает?! – Касперский от удивления забыл, что хотел подняться. – Что это значит?

— Он у тебя весьма проницателен, — фыркнул Призм. – Да ложись ты уже! – Сильный рывок толкнул Касперского на пол, и вирус невозмутимо тут же снова устроил голову у него на плече, не обращая внимания на его ошарашенный взгляд. – Мешать он нам не собирается, да и нет у него таких полномочий.

— С чего ты так уверен, что он знает?

Призм хмыкнул: — У нас был один разговор в твоё отсутствие. Мы прекрасно поняли друг друга... Он к тебе весьма неравнодушен, знаешь?

— Разумеется, знаю! Мы очень давние партнёры, так что вполне естественно, что он за меня беспокоится. – Касперский всё ещё не мог переварить полученную новость. – Но молчать о таком нарушении всех возможных правил и принципов – это слишком даже для него!

Призм коротко рассмеялся завораживающим опасным смехом: — Да нет же, тупица, он за тебя волнуется не как деловой партнёр!

— Гораздо больше, — холодно отрезал Касперский. – Потому что он мой друг.

"Ты мне не конкурент, Касперский всё равно не способен воспринять меня как больше, чем друга." — слова Файерволла вспомнились как никогда чётко. Призм только фыркнул, но не стал дальше развивать эту тему, хотя мог... Он мог бы рассказать о безответных чувствах Файерволла, мог бы высмеять его перед Касперским, но почему-то открытость Файерволла вызывала уважение. Его спокойный голос и взвешенное, обдуманное признание даже вируса останавливали от насмешек, и потому Призм не стал ничего говорить Касперскому.

Антивирус медленно расслаблялся, вирус чувствовал это благодаря создавшейся между ними своеобразной связи, и в конце концов Касперский, видимо, окончательно решил что-то для себя и успокоился совсем. Призм вздохнул, лениво проговорил:

— Шёл бы ты уже отсюда...

— Кто-то меня пару минут назад весьма настойчиво удерживал на месте. – Касперский не хотел уходить, ему было очень уютно и спокойно, а ещё весьма сонно, так что двигаться было проблематично.

— А кто-то рвался успокаивать нервы впечатлительного Файерволла, — съязвил Призм.

— Ты что, ревнуешь? Нашёл к кому...

Призм снова фыркнул:

— Не к Трояну же тебя ревновать! Тот от Скайпа не отходит ни на шаг...

Минут десять царила тишина – Касперский не захотел продолжать дискуссию на тему ревности. Молчание первым нарушил Призм:

— Как долго длится карантин в теории?

Касперский не ответил, и вирус раздражённо поморщился, поднимая голову:

— Прекрати ребячество, уход от вопроса – не лучшее решение! И притворяться, что ты спишь... – Призм осёкся, уставившись на Касперского, и даже, кажется, перестал дышать. Касперский и вправду спал, расслабившись рядом с вирусом впервые в жизни. Видимо, он действительно очень уставал в последние дни...

Призм поднял руку, сформировал длинный шип, коснулся острым концом горла антивируса, но тот даже не поморщился, он действительно спал, не зная, что его жизнь сейчас висит на волоске. Вирус неожиданно получил возможность легко и стопроцентно уничтожить антивируса, после чего он сможет свободно пройтись по всей системе, уничтожая её, а затем выйти в интернет на поиски других компьютеров...

Касперский. Антивирус, без жалости поймавший его и отказавшийся его уничтожать. Держащий в клетке карантина и способный подарить безумное наслаждение одним крепким поцелуем. Тот, кому Призм, не задумываясь, назвал своё истинное имя...

Крепко сжав зубы, Призм резко дёрнул рукой, вонзая шип в самое уязвимое место алгоритмов Касперского. Файерволл почувствовал приближение чего-то враждебного за секунду до того, как произошла материализация, и успел сменить голубой отсвет на серебристо-стальной, не выпускающий чужаков из системы в интернет. А когда перед ним объявился Призм во всей красе, свободный, опасный и дерзкий, глаза Файерволла вспыхнули красным...

— Твоё предложение всё ещё в силе? – тон Призма был мрачен и резок. Файерволл сощурился, тихо угрожающе спросил:

— Что ты с ним сделал?

Призм поморщился, словно у него внезапно заболел зуб: — Отключил на время.

— Я тебе не верю. – Файерволл выглядел действительно устрашающе, но на Призма это не произвело впечатления, он раздражённо рявкнул:

— Шевели циклами, придурок! Если бы я его прикончил, зачем мне понадобилось бы убираться с этой системы?! Я бы её сначала уничтожил ко всем Гейтсам! Ты выпустишь меня или нет?!

Файерволл молча пару секунд смотрел в звериные жёлтые глаза вируса, затем красный отсвет в его собственном взгляде дрогнул и медленно погас, сменяясь на серый, а затем с заметным усилием и неохотно – на синий. Тихая короткая фраза:

— Не возвращайся.

И Файерволл сделал шаг в сторону, открывая доступ через один из портов и давая вирусу пропуск, чтобы он убрался с системы. Призм вздёрнул верхнюю губу, словно огрызающийся волк, но ничего не ответил, просто молча ушёл.

Файерволл, мгновенно вернув абсолютную защиту, тут же метнулся к личному пространству Касперского, влетел туда без стука, за долю секунды оказался рядом с лежащим неподвижно телом... — Жив, — выдохнул он с огромным облегчением. Вирус не солгал ему, он оставил Касперского в живых, не смог его убить – так же, как сам Касперский не смог стереть Призма в своё время...

Как хорошо, что это всё кончилось.

***

— Каспер?.. Каспер, ты куда собрался? Каспер!!

Антивирус с трудом сообразил, что кто-то держит его за плечи и крепко встряхивает, а когда сфокусировал свой взгляд на препятствии, увидел знакомые тонкие черты и волевой подбородок Файерволла. Глаза были уже не синими, а дымчато-стальными, и в них мелькали едва заметные красноватые отсветы – признак приближающегося категоричного запрета на выход в интернет кому бы то ни было. С какой стати, интересно?..

— В чём дело? – Касперский с трудом встряхнулся, отгоняя наваждение звериных жёлтых глаз, полных жадного нетерпения.

— Это я у тебя должен спросить! – Файерволл был не на шутку встревожен. – Ты сам не свой, попытался выйти в интернет, просто отодвинув меня с дороги, ты меня, по-моему, даже не заметил! Если бы я не обладал способностью точно знать, что передо мной за программа, я бы решил, что это Призм пытается выбраться под твоей личиной...

При упоминании имени Призма что-то мелькнуло в глазах Касперского, и Файерволл немедленно оборвал себя, цепко смотря за реакцией антивируса, а спустя пару секунд сокрушённо покачал головой:

— Дело всё-таки в вирусе, я прав? Значит, нестабильность системы минут двадцать назад...

— ...не имеет к вирусу никакого отношения, — отрезал Касперский. Он не хотел обсуждать Призма, даже с Файерволлом, он просто не мог. Не сейчас! – Мне нужно в интернет за еженедельными обновлениями. Ты пропустишь меня или нет?

Долгий взгляд Файерволла Касперский выдержал с каменным лицом, достойным бэдблока, и красноватый отсвет во взгляде Файерволла угас, уступая место стальному блеску пропуска только знакомых и проверенных программ по проверенным каналам. Он молча отпустил плечи Касперского и шагнул в сторону, освобождая ему путь, а потом долго смотрел вслед проницательным серьёзным взглядом, не говоря ни слова.

Прогулка за обновлениями пошла Касперскому на пользу, он смог настроиться на рабочий лад и даже оказался способен спокойно посещать личные покои, но не оставался там надолго. Они с Призмом, не сговариваясь, вели политику взаимного игнорирования, и, наверное, так бы продолжилось до тех пор, пока не истекло бы время карантина и не понадобилось бы спрашивать у юзера, как поступить с вирусом, если бы у Призма первого не лопнуло терпение. Когда Касперский в очередной раз зашёл в личные покои только за каким-то нужным шаблонным бланком и собрался выйти, его остановил ленивый насмешливый голос:

— И надолго ты собрался меня игнорировать?

Касперский остановился у выхода и отстранённо глянул на Призма, оставаясь внешне абсолютно спокойным и не потерявшим военной выправки:

— А тебе есть что сказать?

Бровь вируса вскинулась вверх, змеиные глаза смотрели остро и недобро:

— Помнишь я предсказывал, как будут рушиться твои идеальные представления о мире и твоих обязанностях? И как, нравится хаос?

Касперский знал, что Призм обязательно попытается воспользоваться произошедшим, чтобы вывести его из равновесия, и пусть это выглядело смешно, но он готовился к этому. Он не мог позволить вирусу расшатывать итак рушащийся собственный мир... Тщательно отрепетированное лёгкое презрение и равнодушный ответ:

— Да, я испытал весьма необычные ощущения... И что дальше? – лёгкая насмешливая жёсткая улыбка. Секунду Призм смотрел на неё, затем подскочил и в мгновение ока оказался у стенки карантина, с силой ударил в неё ладонью:

— И ты смеешь говорить мне это в лицо?! – змеиные глаза опасно сузились, губы скривила усмешка: — Не знал, что антивирусы умеют лгать. Тем более лгать вирусам, которых они должны считать низшими существами, не достойными пристального внимания.

Касперский предупреждающе сощурился: — Если ты думаешь, что... – но вирус его оборвал:

— Да ты места себе не находишь, вспоминая, какой кайф получил. – Призм довольно улыбнулся, а затем впился хищным взглядом в серые глаза антивируса, словно гипнотизируя, и не терпящим возражений тоном приказал: — Иди сюда.

Касперский, чувствуя, что его решимость даёт трещину, сжал губы в тонкую линию:

— Я не собираюсь подчиняться вирусу.

Золотистые глаза Призма отразили опасное предвкушение, он приподнял голову, глянув на Касперского словно бы свысока. — Вот как? – Призм с улыбкой вскинул руку, медленно провёл пальцами по своему лбу, скользнул по впадинкам рядом с крыльями носа, коснулся губ... медленно лизнул кончик указательного пальца, словно пробуя на вкус. Звериный немигающий взгляд при этом снова захватил в плен взгляд Касперского, в нём был безапелляционный приказ – и желание, тёмное и запретное, тягучее, словно мёд. Призм лизнул указательный палец снова, на сей раз медленнее, затем чуть прикусил его зубами, чуть изменил свою позу, словно встряхиваясь и потягиваясь, и всё это было с бесстыдством хищника, возжелавшего подманить себе обед. Касперский, заворожённый немигающим взглядом вируса, не мог отвернуться, он знал, что сейчас надо уйти, просто покинуть личное пространство, но этот мерзавец был таким... таким... У антивируса пересохло в горле, когда Призм с бесстыдным эротическим подтекстом провёл ладонью по своей груди и животу, начал двигаться ниже, Касперский забыл, как дышать... Кажется, это начало сказываться на работе системы, но он не обращал на это внимания. Машинальный шаг, ещё шаг, и ещё... Победный огонь в требовательном взгляде Призма, но Касперский снова делает шаг, теперь он уже вплотную к перегородке карантина, ещё шаг – и он уже внутри, властным движением рванул к себе вируса и впился в его губы, заглушая тихий торжествующий смех. В поцелуе проявляется ярость, смех Призма очень быстро сменяется стонами, слишком горячими оказываются руки антивируса, слишком требовательны его губы, слишком быстро заполнилась тянущая пустота, которая образовалась после их предыдущего расставания, слишком сладко было ощущать единение, дававшее им равное количество власти друг над другом. Призм отталкивает Касперского на целых полметра, безумно смеётся, и антивирус не сразу осознаёт, что в этом смехе полно горечи.

— Какая же ты сволочь, Касперский! – Призм не выдерживает расстояния между ними, даже если это только полметра, рывком тянет к себе антивируса, прижимается к нему и зло шипит, касаясь его губ своими: — Я ненавижу тебя за то, что ты позволил этому случиться! Я ненавижу тебя за то, что ты не смог сейчас уйти! – крепкий поцелуй, изначально планируемый быть жестоким, выходит жадным и захватывающе жарким. Призм после поцелуя смотрит зло и почти беспомощно: — И я ненавижу себя за то, что не посылаю тебя ко всем Гейтсам в формат...

Касперский горько усмехнулся, оценив иронию судьбы, и проговорил низким изменившимся потоком: — Я уже говорил, что поздно ругаться. Поздно...

Вирус собрался возразить, но крепкий поцелуй заставил его забыть свои мысли и податься навстречу, жадно, нетерпеливо, страстно, он жаждал ощутить единение, которое произошло в прошлый раз, и Касперский не отстранялся ни на секунду, остро желая того же.

***

Едва выйдя из личного пространства, ещё слегка пошатывающийся от пережитого, Касперский лоб в лоб столкнулся с Файерволлом, пристальный взгляд которого антивирусу очень не понравился. Система снова наверняка подвисла от безумства Касперского с вирусом, а Файерволл всегда был чересчур проницателен...

— Каспер, — начал Файерфолл, но антивирус решительно прервал его:

— Не сейчас. Я потом с тобой поговорю. – Мягко, но непреклонно отодвинув Файерволла с дороги, Касперский направился на ежедневный обход системы, по инерции охраняя её от вирусов и по иронии судьбы постоянно думая об одном-единственном, оставленном в карантине своего личного пространства...

Когда хлопнула дверь, Призм даже не повернулся в ту сторону, только негромко фыркнул:

— Что, на сей раз ты начал скучать уже на следующий день? – ответа не последовало, и Призм картинно лениво вздохнул: — Ну да, я должен был догадаться: ты опять будешь пытаться меня игнорировать. Напомнить тебе, чем это кончилось?

Спокойный голос из-за его спины негромко сказал:

— Напомни.

Призм резко привстал, обернулся и столкнулся с изучающим взглядом глаз стального цвета с явственным отпечатком красного, которые было невозможно не узнать. Несмотря на стройность, если не сказать худобу, Файерволл был одной из сильнейших программ на этой системе, поскольку имел очень много полномочий и защищал систему от вторжения вирусов. Призм, оглядев гостя, скривился:

— Касперского здесь нет, как видишь, так что будь добр убраться отсюда и не мозолить мне глаза. Или ты пришёл читать мне мораль? – вирусу не нравился взгляд Файерволла – слишком спокойный, слишком уравновешенный, обладающие таким взглядом всегда сильные противники. У Касперского тоже такой взгляд...

— Я пришёл предложить тебе сделку.

— Сделку? Ты?! – Призм хохотнул: — Мир сошёл с ума! Или я тебя очаровал с первого взгляда? – насмешливо-презрительный взгляд. Файерволл абсолютно спокойно продолжил:

— Сделка заключается в том, что я тебе помогаю уйти с этого компьютера, а ты больше сюда никогда не возвращаешься.

Напряжение и бешено заскакавшие мысли Призм не выдал ни движением, лишь насмешливо скрестил руки на груди: — И что, Касперский с этим согласен?

— Нет. Но я могу вытащить тебя из его личного пространства и карантина без его разрешения, если захочу. – Файерволл был предельно чёток и спокоен.

А вот это было уже серьёзно...

Призм сбросил маску безразличности, напряжённо и жёстко посмотрел в ответ, за доли секунды преображаясь в напружинившегося хищного зверя. — С чего это ты такой добрый?

— Не всё ли тебе равно, если я обещаю тебе свободу?

— Тебе это явно нужней, раз ты пришёл предлагать мне сделку.

— Разве? – Файерволл даже не улыбнулся, только едва заметно покачал головой: — Даже если так, это не значит, что ты сможешь навязать мне свои условия сделки.

Проклятье. С Файерволлом только спорить... Призм дёрнул плечом: — Скажем так: у меня нет причин тебе доверять, так как я не понимаю твоих мотивов. Я не верю в благотворительность, равно как и в то, что ты по доброте душевной решил поступиться своими принципами и принципами Касперского заодно. Или это он тебя попросил? – при произнесении последнего вопроса голос-поток предательски дрогнул, едва заметно, но Призм был уверен, что проницательный Файерволл это заметит. Тот, впрочем, даже если и заметил, то этого не показал, просто спокойно ответил:

— Нет, это не его просьба. Но сделку я тебе предлагаю именно из-за него.

— Вот как? – Призм насмешливо улыбнулся: — Желаешь избавить его от головной боли? Или... – улыбка стала шире, — ты видишь во мне конкурента?..

Файерволл сделал паузу, видимо, что-то решая для себя, Призм ждал ответа, и, наконец, тот произнёс:

— Между нами нет ничего, кроме дружбы, даже если мне порой и хочется обратного. Ты мне не конкурент, Касперский всё равно не способен воспринять меня как больше, чем друга. Но наблюдать, как он медленно умирает байт за байтом, поддавшись эмоциям, которые не должны возникать у антивирусов по отношению к вирусам, я не намерен. И потому я предлагаю тебе уйти, пока ещё не слишком поздно. – Файерволл объяснял свои мотивы настолько чётко и открыто, что Призм, несмотря на неприязнь к нему, испытал невольное уважение. Значит, Файерволл предлагает ему уйти?

— Я подумаю, — очаровательно улыбнулся вирус.

— Можешь ли ты назвать причину своего колебания? – ого, а Файерволл разговаривает с ним как с равным! Это льстит, в самом деле. Хотя вечное спокойствие всё равно раздражает...

— Ты вряд ли поймёшь, — пожал плечами Призм, устраиваясь на полу клетки карантина поудобнее и вскидывая взгляд к потолку. – Такие вирусы, как я, живут сегодняшним днём и не боятся смерти, мы живём острыми ощущениями, это наш наркотик. Мы не способны отказаться от вызова, если он нам брошен. – Призм глянул на Файерволла весело и почти доброжелательно: — А Касперский бросил мне вызов, знаешь? Так что спасибо за предложение, но пока я его не приму. Однако я обещаю подумать.

Файерволл приоткрыл рот, собравшись что-то сказать, но передумал, кивнул и направился к выходу из личного пространства Касперского. Какая удача всё-таки, что у него сюда всегда есть прямой доступ...

— Эй, — окликнул его Призм у самой двери. Файерволл остановился, вопросительно глянул на вируса, а тот иронично усмехнулся: — Для тебя вытащить меня отсюда и выпустить с компьютера, переступив через дюжину своих принципов, даже труднее, чем Касперскому отпустить меня громить систему, ведь такие, как вы, просто живёте своими принципами. Ты, похоже, очень сильно любишь Касперского, если предложил мне такую сделку!

Призм ожидал какой угодно реакции, даже просто надменно вздёрнутой головы, но Файерволл вместо этого слабо улыбнулся в ответ: — Ты тоже. – И вышел, тихо притворив за собой дверь...

А Призм так и остался сидеть с полуоткрытым ртом, изумлённо глядя на то место, где стоял Файерволл.

***

Время показало, что Троян справился с собой и вредоносный код в его сути не был восстановлен, он стал прежним, разве что стремился теперь стать ещё незаметнее и тише, чему, впрочем, постоянная компания Скайпа чаще всего не способствовала. Касперский уже решил, что проблемы кончились, поскольку Призм выйти из клетки явно на сей раз не мог и всё шло своим чередом, но он явно поторопился расслабиться...

Всё началось с того, что Касперскому начали сниться странные сны, которые заставляли его просыпаться утром в некоторой оторопи и хмуриться до боли между бровей. Сны компьютерных программ вообще были странным явлением, они обуславливались бессистемным освобождением оперативной памяти при выключении компьютера и несколькими процессами, которые работали в системе Windows не совсем корректно и взаимодействовали с программами на момент завершения работы системы. Кого-то этот странный эффект снов раздражал, кого-то веселил, но в целом значения этому никто не придавал, потому что чаще всего сны были блёклыми, разрозненными и не связанными единым смыслом обрывками, на которые не стоило обращать внимания. Однако те сны, что начали сниться Касперскому, совсем на несвязанные обрывки не походили...

В первую очередь, в каждом из его снов неизменно присутствовал Призм, и каждый раз – без карантинной клетки, но он не нападал и вообще практически ничего не делал, просто постоянно был рядом, лишь изредка отпуская в меру ехидные замечания. Как ни странно, во сне постоянное соседство опасного вируса не раздражало так, как наяву, но Касперский недоумевал, с какой радости это вообще ему снится. Он двести пятьдесят шесть раз проверил своё личное пространство и клетку карантина на предмет того, могло ли это быть воздействием вируса, но всё было в порядке, да и вирус вёл себя совершенно естественно, явно не зная о снах Касперского. Но и этого было мало... Постепенно сны становились откровеннее, хотя детали перестали запоминаться. Призм во сне оказывался всё ближе, он порой лукаво смотрел на антивируса своими жёлтыми глазами, невзначай с ним сталкивался, и каждый раз контакт становился всё дольше... Касперский с ужасом начал замечать, что наяву ожидает от Призма таких же действий, как в своих снах, что стало для него настоящим потрясением. Призму он не говорил ни слова, но его нервозность и мрачность, разумеется, для вируса не осталась секретом, Призм периодически использовал это как повод для насмешек, но об истине не догадывался.

А спустя неделю Касперский вынужден был признаться себе, что его тянет к Призму – странно, неотвратимо и необъяснимо. Он не мог игнорировать его, вступал с ним в дискуссии, получая от его злого сарказма какое-то парадоксальное удовольствие, а когда Призм потягивался или разваливался на полу клетки карантина в вызывающих позах, Касперский с трудом отводил взгляд, делая вид, что просто настороженно относится к любым движениям Призма. Вирус ничего не замечал...

Реальность оказалась гораздо более жестокой.

— Я вот всё думаю, — протянул Призм, наблюдая, как Касперский собирает ежедневные отчёты в отдельную папку и перевязывает тонкой бечёвкой мини-архива, — ты один такой антивирус со сдвинутыми мозгами или все похожи?

— Ты о чём? – мрачно уточнил Касперский, подходя к небольшому шкафу, чтобы положить только что оформленную папку на выделенную для этого полку.

— Я о том, что ты пялишься на меня так, словно съесть хочешь, — фыркнул Призм. – Так что – это только у тебя фетиш на вирусов западать так, что мозги отшибает, или этого ждать от всех тебе подобных?

Он знает.

Он всё замечал!..

Касперский сделал роковую ошибку, которая определила всё – он не отреагировал сразу. Он замер спиной к вирусу рядом со шкафом, не способный сориентироваться в этой ситуации быстро, а когда услышал тихий победный смех позади себя, понял, что реагировать уже слишком поздно. Отнекиваться бессмысленно, все возражения и ответный сарказм будут неубедительны после этой паузы и после того, что Призм наблюдал каждый день... Этот вирус был дьявольски внимателен, Касперский недооценил его.

И что теперь прикажете делать?

Касперский аккуратно положил папку на место, закрыл шкаф и не глядя на вируса вышел из личного пространства, предоставляя тому право гадать, что значил его уход.

Вернулся он как обычно после ежевечерней проверки системы, более-менее готовый к выпадам Призма, но тот вывел его из равновесия первыми же словами:

— Если ты думаешь сбегать от меня каждый раз, когда я буду заговаривать о твоей пылкой страсти ко мне, то зря надеешься, что это тебе поможет. – Вирус был доволен просто донельзя и жмурился, как Сталкер, получивший в распоряжение все ресурсы системы по максимуму. – При гостях, которые бывают у тебя в кабинете, я молчать не собираюсь, а если ты сюда никого не будешь пускать, то все программы заподозрят как раз то, что ты будешь пытаться скрыть... Оо-о, я не зря ждал так долго, утверждаясь в своих наблюдениях! Наконец-то мне будет весело...

Он смеялся над ним. Он просто смеялся, эта черноволосая бестия издевалась над ним, зная о его слабости, догадавшись, почувствовав... он смеялся.

— Как ты смеешь... – Касперский уже шипел, словно гадюка, в такой ярости его ещё, наверное, не видела ни одна программа, а Призму было всё нипочём – наоборот, он смотрел на Касперского почти что с восторгом, словно на занятное развлечение, ни разу не разочаровавшее.

— Какая экспрессия! Это считать признанием в любви? – ухмылка. Призм сидел на полу так, словно это был трон, ноги широко расставлены, одна рука на бедре, вторая обхватывает подбородок в мнимой задумчивости, он манил одним своим видом, одним взглядом, он был порочен – и дьявольски притягателен в своей порочности, независимости и свободе...

Касперский не помнил, как пересёк черту, отделявшую камеру карантина от Призма, клетка карантина была настроена на антивируса и беспрепятственно его пропускала, хоть это и было немного опасно. Вирус в карантинном блоке имел какую-то часть своих вредоносных возможностей, хотя надо ухитриться ещё найти момент, чтобы ими воспользоваться, а те, кто входил в клетку, настолько никогда не расслаблялись. Касперский, чувствуя обжигающе-горячую волну гнева, требующую выхода, не думал об опасности, он просто одной рукой сгрёб вируса за его тёмную безрукавку и рванул со стула. Протестующе взвизгнула шнуровка... Удар о стену был для Призма ожидаем, но крайне неприятен, его связи между алгоритмическими цепочками значительно пошатнулись, он поморщился, однако тут же растянул губы в саркастичной усмешке:

— И что дальше? Уничтожишь меня? Вопреки желаниям твоего драгоценного юзера, мм-м? Да такой правильный догматик, как ты, никогда на это не пойдёт! Хотя нет, ты уже не совсем догматик – ты же по уши влюбился во вредоносный вирус...

— Заткнись!! – стальные пальцы сдавили горло, стало труднее оформлять обменные импульсы речи, но Призм всё же сдавленно усмехнулся:

— Мне начинать бояться?

Касперский яростно глянул вирусу в глаза – и пожалел, что сделал это, потому что если бы он смотрел "рабочим" сканирующим взглядом, он бы видел безымянные цепи алгоритмов, программные циклы с ключевыми узлами, изнанку программы, всё как обычно – это всегда было необходимо для работы, Касперский беспрестанно сканировал на предмет вирусов всё и вся. Но сейчас он видел вируса целиком, цельной личностью, и это только усугубляло его губительную страсть... Отливающие жёлтым звериные глаза Призма были близко-близко, в них светилась уверенность, насмешливость и что-то ещё – ожидание, может быть? Интерес?

— Чтобы меня задушить, надо сжать сильнее. – Призм был спокоен и насмешлив, этому не мешал даже сдавленный поток-голос, словно вирус и не находился в карантине, не зная, в какой момент юзер решит его уничтожить, и словно бы не было рядом Касперского, доведённого до одной из крайних степеней ярости. – Может, определишься уже, что собираешься делать?

Это намеренно прозвучало двусмысленно, Призм всегда ходил по краю бездны, он ведь ничего не боялся, он любил риск...

— А тебе не терпится посмотреть, на что способен антивирус, влюблённый по уши в смертельного врага? – голос Касперского был тихим в противовес предыдущим резкостям, но не потерял при этом силы и угрозы. Призм усмехнулся:

— Это гораздо интереснее, чем сидеть в четырёх стенах и ждать, когда юзер соизволит обратить на меня внимание. Ты не согласен? – наигранно невинный взгляд, взмах ресниц – и ироничная усмешка, таящаяся в уголках губ.

Что-то сломалось в Касперском тогда, он не знал, почему, он просто почувствовал, как теряет своё знаменитое самообладание, которое не покинуло его даже во время самых сильных вспышек гнева, иначе он бы уже безвозвратно уничтожил этого вируса, Гейтс бы его побрал. Рука, сжимавшая горло Призма, ослабила хватку, затем скользнула в роскошные чёрные волосы, повелительно и властно дёрнула их на себя – и Касперский впился в губы Призма, стирая с них извечную усмешку.

Попался, — про себя улыбнулся Призм, крепко прихватывая руками рубашку на груди Касперского и для проформы пытаясь его оттолкнуть, но, разумеется, антивирус был сильнее. Поцелуй был глубоким, властным, почти болезненным, вирус поймал себя на мысли, что ему это нравится, подался навстречу и едва успел одёрнуть себя. Так он увлечётся и упустит единственный шанс освободиться!

Нижнюю губу Касперского обожгла боль от сильного укуса – вирус таки воспользовался крошечной частью своих сил для маленького повреждения, но это только ещё больше разозлило Касперского. Он отстранился, собравшись поставить вируса на место, но тот опередил его, объясняя свой укус:

— Просто так не дамся. – Призм облизнул губы, влажные после поцелуя и вызывающе улыбнулся: — Даже если мне скучно! Хотя вряд ли тебя это остановит...

Ну давай, увлекись ещё немного! Проучи меня, такого самоуверенного наглеца, видишь же, что я не против!

— Заткнись. – Сильные пальцы зафиксировали подбородок Призма, и последующий властный поцелуй снова кольнул вируса неожиданным удовольствием, почти отвлёкшим его от цели... почти. Подаваясь навстречу, Призм не менее властно обхватил плечи Касперского и притянул к себе, отвечая на поцелуй. Ещё немного... есть. Касперский слишком отвлёкся!

Одна рука Призма плавно-плавно скользнула к затылку Касперского, это движение было словно бы частью поцелуя, но вот пятисантиметровый шип, словно коготь выдвинувшийся из указательного пальца, вряд ли означал захваченность страстью. Нужно было ударить точно в уязвимое место, вирус чувствовал его в силу своей природы, но было очень важно не ошибиться, второй раз Касперский так не забудется в его присутствии. Один точный удар, и вирус будет на свободе...

Горячие сильные руки сдёрнули с него безрукавку, попросту порвав крепкий материал, Касперский великолепно управлялся с мелкими внешними защитами, крепкий укус пришёлся на шею выше ключицы, и Призм зашипел, чувствуя, что неожиданное удовольствие слишком сильно мешает сосредоточиться. Почему его не коробят прикосновения антивируса, своего извечного врага? Почему он, Гейтс побери, получает от этого какое-то острое, болезненное наслаждение?

Не подозревая об опасности, в которой находился, Касперский просто дал волю своим чувствам, он хотел заставить этого Призма осознать, что тот тоже неравнодушен к антивирусу, заставить стонать и кусать губы в бессилии противостоять удовольствию, и Касперский чувствовал, как это ему медленно удаётся. Он поймал подтверждение этому в резком шипении Призма, в напряжении, пробежавшем по его телу, в тени удивления, мелькнувшей в звериных жёлтых глазах, и до безумия хотелось большего...

Осознав, что ситуация ускользает из-под контроля, Призм резко дёрнул рукой, но движение из-за спешки было рассчитано неверно, и острый шип только пропорол кожу, оставив глубокую болезненную царапину и повредив какие-то малозначимые файлы вместо полного контроля над всеми алгоритмами антивируса. Касперский тут же перехватил запястья Призма одной рукой и прижал к стене над его головой, вторая рука прошлась по обнажённой груди, задевая соски, издевательски медленно соскользнула к животу, пересчитывая пальцами едва угадывающиеся кубики пресса, а взгляд серых глаз, не отрываясь, следил за эмоциями вируса. Призм же взъярился от своей ошибки, дёрнулся от прикосновений, он пытался освободить руки, понимая, что это уже не игра, но удовольствие от близости Касперского и не думало исчезать, наоборот, оно только усиливалось. Вируса тянуло к нему, тонко и неотвратимо, он противился этому, но как долго можно выдержать, когда ты практически распят на стене, серые глаза завораживают своим пристальным взглядом, а горячие пальцы сильно и уверенно ласкают кожу груди и живота? Когда это сильное тело так близко, а губы горят от резких, властных поцелуев? Призм понял, что затеял слишком опасную игру, он терял в ней контроль, что было самым главным, а Касперский уже не собирался останавливаться. Оставалось только язвить, злить, вызвать в антивирусе отвращение, сбить его настрой, только бы он не продолжал! Вирус теперь вовсе не был уверен в своих эмоциях, да и не хотел разбираться...

— Как же низко ты пал, Касперский! Насилуешь вирус, не способный справиться со своей одержимостью? А потом что – с чистой совестью меня уничтожишь? И что же ты...

— Тебе это нравится.

Уверенный голос-импульс Касперского был тяжелее обычного, он утверждал, а не спрашивал.

— Не выдавай желаемое за действительное!

Сильные пальцы скользнули по бледной коже вверх, к подбородку, плавно очертили его контур, приласкали чувствительную кожу шеи, Призм рванулся, пытаясь отстраниться, но Касперский только дёрнул уголком губ:

— Не пытайся это отрицать. Я чувствую твои эмоции.

— И почти дал убить себя тоже потому, что чувствовал? – огрызнулся Призм, вызывающе глянув Касперскому в глаза. Проклятье, этого нельзя было делать, взгляд цеплял его, отнимал так нужное сейчас самообладание... Рука Касперского, державшая запястья вируса, внезапно ослабила хватку, сделав её почти нежной, Призм уже приготовился рвануться, но пальцы второй руки Касперского без предупреждения скользнули вниз и накрыли чувствительную плоть, немедленно отозвавшуюся на прикосновение вспышкой острого наслаждения. Умелое и тонкое обращение с ключевым и главным алгоритмом способно потрясти до самой последней переменной, всю суть любой программы... Звериные глаза Призма распахнулись против его воли, он задохнулся на миг, проглотив гневный возглас, в его взгляде была вся ярость мира – и безмерный океан удивления, эмоции было просто невозможно спрятать. Почему, билось в его суженных вертикальных зрачках. Почему?! Почему именно Касперский?!

— Пошёл в [censored] формат, [censored] [censored]!!! [Censored] извращенец!!

— Можешь не стараться, в моих личных покоях стоит система, фильтрующая ругательства, которые мне надоело слышать от пойманных вирусов, — усмехнулся Касперский, не сводя немигающего и опасного взгляда с захваченного гневом Призма. – К тому же, мне кажется, что ругаться уже поздно. Тебе это нравится. – Пальцы сжались на чувствительной плоти сильнее, вырывая у вируса полусдавленный стон желания, а затем Касперский одним слитным движением рванул Призма за запястья и талию, опрокинул его на пол и, не дав опомниться, тут же навис над ним, обездвиживая своим весом. Колено смело раздвинуло бёдра Призма, запястья снова были прижаты одной рукой к полу, а твёрдые и сухие губы завладели губами вируса... Тот пытался сопротивляться как мог, отчаянно кусал губы Касперского, стремясь причинить боль – и сам не понял, когда борьба сменилась жадным, нетерпеливым ответом. Происходило что-то странное, что-то, что затмевало сознание, словно сама суть Касперского и Призма стремилась обрести в их союзе целостность, и алгоритмические цепочки, которые должны были быть взаимоисключающими, почему-то наоборот подходили друг к другу как ключ и замок. Это завораживало, увлекало, заставляло неистово стремиться стать ближе, ближе, ещё ближе... Оставшаяся одежда на обоих истаяла безымянными обрывками информации, Касперский жадно ласкал гладкую и упругую кожу Призма, пересчитывал все циклы, перебирал все переменные, неистово целовал, а Призм сходил с ума, отдаваясь этому и требуя ещё. И когда он почувствовал резкое, причиняющее боль вторжение, он только зашипел, откидывая голову, нетерпеливо подался навстречу и неразборчиво выругался, понимая, что безумное притяжение всё же не избавило их двоих от некоторого дискомфорта из-за непривычного контакта... Сильные руки Касперского прижимали вируса к себе и крепко прихватывали длинные чёрные пряди, а пальцы Призма, когда не могли направить Касперского или притянуть его ближе, оставляли на его коже длинные царапины, суть их обоих, словно давний паззл, соединялась друг с другом кусочек к кусочку, цепочка к цепочке, всё быстрее и быстрее, чётче и чётче, они терялись в единении, вечные враги, созданные друг для друга... Стиснутые пальцы, отчаянные объятья, хриплое, срывающееся дыхание, стон-выдох в губы друг другу – и ослепительная вспышка, сотрясшая всю основу программ, рождавшихся врагами, но созданных друг для друга и больше ни для кого. Дрогнуло личное пространство Касперского, беспорядочно занимались ресурсы системы, внося хаос, у Таск Менеджера отображался сумасшедший пульс в графике занятости памяти и процессора, он не знал, что ритм занятости ресурсов совпадает с ритмом дыхания Касперского и Призма, с трудом приходящих в себя...

Медленно, причиняя почти физическую боль, очарование единения спадало, оставляя чувство иррациональной и глубокой пустоты, которая звенела в каждом вдохе, в каждом еле заметном движении, во взмахе ресниц, в едва заметном проблеске разума, мелькнувшем в серых глазах Касперского. Призм рвано и поверхностно дышал, пытаясь восстановить спокойствие, он ожидал почувствовать гнев, но вместо этого в нём звенела лишь пустота потери чего-то, что было его неотъемлемой частью. И пусть даже это было всего долю секунды, но это было. С антивирусом. Касперским!

Какая ирония судьбы...

Антивирус шевельнулся, приподнялся, выпуская Призма из объятий, и то, что у Касперского ещё остались силы шевелиться, а у самого Призма не было возможности даже толком говорить от слабости, кольнуло необъяснимым раздражением.

— Убирайся, — процедил Призм на выдохе, с трудом шевеля языком. Касперский глянул ему в глаза неопределённым взглядом, всё ещё затуманенным вспышкой страсти, и Призм прошипел:

— Убирайся, я сказал! Или тебе мало?!

Касперский молча поднялся, вышел медленным, но довольно уверенным шагом из клетки карантина, коротким импульсом воссоздал свою одежду и вышел из личных покоев, оставляя Призма в одиночестве. Тот же, едва за Касперским захлопнулась дверь, коротко, с досадой застонал и закрыл запястьем глаза, пытаясь отрешиться от эмоций. Проклятье, как это произошло? В какой момент он потерял контроль? О чём он думал, так неистово и отчаянно отвечая на поцелуи Касперского?

Формат бы побрал этого [censored] антивируса...

***

Это было так забавно – свободно передвигаться по системе и наблюдать, как его настороженно рассматривают, переговариваясь за спиной! Призма ни капли не стесняло такое повышенное внимание к своей персоне, наоборот, это облегчало ему путешествие и общение. Переговорив с парой программ и подслушав целый ворох сплетен, он выяснил, где находится его первая цель – так заинтересовавший его вирус Троян, которого он смутно чувствовал, но не мог определить конкретного местоположения. Оказалось, что Скайп часто организовывает конференции, на которых чаще всего бывает и Троян, а сейчас как раз проходит одна из них...

— Свободных ресурсов памяти вам, дамы и господа, — объявил Призм, показываясь в проёме входа в большой зал конференции, где часто коротало время большинство программ. – Как у вас тут – не скучно?

Тихое перешёптывание было ему ответом, со всех сторон послышались тревожные восклицания и недовольное ворчание. У Призма было официальное право находится на открытых конференциях и собраниях, об этом их уведомил Касперский по общему каналу связи, равно как и заверил, что причинить вред он никому не сможет, но никто всё равно не хотел рисковать. Уверенность Призма, его хищный взгляд и манеры победителя, а также слава чрезвычайно опасного вируса как-то не располагали к доверию...

— Вы словно впервые вируса видите, право слово, — фыркнул Призм в ответ на косые взгляды. – А ведь это не так, разве нет? – он прошёл мимо медиаплейеров, не удостоил своим вниманием программы для скачивания торрентов, проигнорировал неведомо как зашедшую на конференцию старую добрую игру "Heroes of Might and Magic 3" – обычно игры создавали свои залы для общения, где обсуждали исключительно свои игровые темы... Остановился он только тогда, когда увидел две сидящие рядом программы, чем-то похожие друг на друга, деловые, спокойные и единственные, кто не принялся перешёптываться при приближении вируса. Судя по слухам, которых Призм успел собрать немалое количество, эти двое была весьма интересными экземплярами...

— Ворд и Эксель, — хмыкнул Призм, скрещая руки на груди, перетянутой тонкой шнуровкой безрукавки. – Какая трогательная пара! Вы не задумывались, что ваши отношения – это инцест в чистом виде? У вас одни исходники!

Эксель сильнее прижал к себе локтем папку с диаграммами и коротко отрезал:

— У нас есть различия.

— Неужели? Вы что, их искали? И как, далеко продвинулись? – насмешливая и недвусмысленно понимающая улыбка Призма заставила вспыхнуть на щеках Экселя гневный румянец, он вскочил:

— Не твоё дело, вирус!

— Он просто тебя провоцирует. – На плечо Экселя легла уверенная рука, успокаивая, и Ворд добавил, игнорируя насмешливый взгляд Призма: – Чего бы он ни добивался, у него нет возможности причинить реальный вред, так что как бы громко он ни лаял, кусаться не может. Не слушай его.

— Испугались разоблачения? – безмятежный прищур змеиных жёлтых глаз. Ворд на миг сжал губы в тонкую линию, решительно снял руку с плеча Экселя, обхватил его за талию и уверенным движением притянул к себе, краем уха слыша поднявшееся тихое перешёптывание программ вокруг. Эксель, никогда раньше не видевший от Ворда подобных публичных знаков внимания, покраснел как знак критической ошибки и даже растерялся, не зная, как себя вести, а сам Ворд внешне даже в лице не поменялся, только холодно спросил у вируса:

— Это всё, что ты хотел нам сообщить?

— Какая сме-елость! – Призм издал короткий смешок. – Видать, инцест вам не помеха...

Ворд вместо ответа просто отключился от конференции и исчез в своё личное пространство, увлекая за собой окончательно смутившегося Экселя, где сразу же отпустил его и буркнул:

— Вот же вирусы бывают! Надеюсь, что вопрос об его уничтожении решится поскорее... — Эксель молча слушал, наблюдая за Вордом, и тот, гневно скрывая смущение, вопросительно глянул на него: — Что?

— Ничего. – Эксель подошёл к Ворду и притянул к себе за талию, совсем как это сделал Ворд недавно: — Просто не ожидал от тебя. Это выглядело почти как официальное признание в...

— Давай лучше в шахматы играть, — прервал его Ворд, отодвигаясь. – Не хочу больше ничего слышать о вирусах сегодня!

— Ворд... – Эксель удержал его за руку, шагнул следом и осторожно поцеловал в губы, гася возможные возражения. Ворд ответил, он всегда отвечал, он просто не мог оттолкнуть, Эксель был его слабостью... После поцелуя Эксель счастливо глянул ему в глаза: — Спасибо.

Пришла пора смущаться Ворду, и тот невразумительно буркнул что-то вроде "было бы за что". Обычно сдержанный и правильный, он выглядел сейчас так очаровательно, что Эксель, редко проявлявший инициативу, решительно потянул Ворда в сторону кровати.

— Не хочу сегодня в шахматы, — заявил он, когда опомнившийся Ворд попытался высвободиться. – Что там Призм говорил об одинаковых исходниках?..

— Мы разные!

Эксель улыбнулся: — Я знаю. Но мы похожи – и искать отличия так приятно!

Если Ворд и собирался что-то сказать по этому поводу, то такой возможности Эксель ему не дал, поскольку добрался-таки до кровати и опрокинул на неё Ворда...

***

Тем временем, Призм, отпуская едкие и язвительные комментарии, добрался-таки до своей первоначальной цели – Троян оказался именно таким, каким себе его Призм и представлял, незаметным и не запоминающимся, а ещё Троян смело смотрел Призму в глаза, настороженный и внимательный.

— В чём дело? – легко улыбнулся Призм, подходя к Трояну и с удовольствием оглядывая его. Отличная маскировка, такого трудно запомнить в лицо даже при очень большом желании, даже странно, что Касперский его поймал – или всё же проворонил? Что же произошло? Призма мучило очень сильное любопытство...

— Ни в чём, — ровно ответил Троян.

— Разве ты не рад встретить родственную душу? – уверенный голос опасного вируса излучал довольство.

— Ты мне не родственник, — так же ровно и чётко ответил Троян.

— Вот как? – улыбка Призма стала более жёсткой: — Ты записал себя в другой лагерь? Решил отринуть свою вредоносную суть и притвориться, что ты всегда был хорошей программой?

— Я не пытаюсь забыть или притвориться, но – да, я теперь по другую сторону баррикад. Я знал, что ты придёшь ко мне, я чувствовал тебя, равно как ты меня, но эта встреча будет последней. Я не намерен с тобой контактировать.

Призм презрительно дёрнул уголками губ: — Перебежчик? Что ж, никогда не уважал предателей...

— Он не предатель! – между Призмом и Трояном вклинился взъерошенный и юный паренёк, с трудом сдерживающий гнев, судя по обилию разнообразной техники наподобие диктофонов и компактной камеры в сумке на боку, это был Скайп. – Делфи провёл сложную операцию, и он перестал угрожать системе, да и никогда не угрожал так, как делаешь это ты!

— Делфи провёл операцию? Среда разработки?.. На его открытом коде? С его согласия?! – Призм был изумлён, но быстро оправился от этого, и его лицо исказила ярость пополам с презрением: — Какой ты после этого вирус?!

— Какой есть! – ощетинился Скайп, но тут же вздрогнул, когда Троян вышел вперёд него и закрыл его собой от взгляда Призма. Уверенный голос произнёс:

— Не надо, Скайп. Спасибо за заступничество, но с этим я справлюсь сам. Это касается только меня и Призма.

Скайп пару раз растерянно моргнул: он никогда не видел Трояна таким собранным и сильным, словно... словно он снова вспомнил, каково это – быть вирусом. Но тон Трояна хоть и был уверенным, всё же остался мягким, а во взгляде таилось прежнее тепло, предназначенное только для Скайпа, и чат отступил, опустив голову.

— Ладно...

Призм, наблюдавший эту сцену, сузил жёлтые глаза и заново оглядел Трояна, словно только что его увидел. — Так вот оно что, — протянул он. – Тебя просто соблазнила здешняя программа...

Скайп яростно вскинул голову, но был остановлен предупреждающим жестом Трояна и ничего не сказал, хотя очень хотелось. Для того, чтобы не высказаться, Скайпу пришлось приложить героические усилия, но ситуация для Трояна была слишком важная, чтобы вмешиваться. Сам же Троян взглянул на Призма и ровно ответил:

— Кто бы меня ни соблазнил, это не твоё дело. Я надеюсь, мы поняли друг друга. – Троян развернулся, собираясь отправиться прочь, но его остановило лёгкое прикосновение к спине – где-то между лопатками, точно в один из важных узлов его алгоритмов, от этого прикосновения Троян дёрнулся и застыл, безуспешно пытаясь скрыть шок.

— Это меняет дело, — протянул Призм. – Ты всего лишь подзабыл, что такое быть вредоносной программой, и Делфи тут ни при чём. При желании ты смог бы восстановить вырезанный на той операции код, на самовосстановление способны многие вирусы, и трояны особенно... – Новое касание уверенных пальцев на спине, на сей раз чуть ниже, ближе к пояснице, почти парализовало Трояна, это были не просто касания, Призм разбирался в структуре обезвреженного вируса и был способен воздействовать на него – по-своему, но весьма эффективно. – Ты создан для шпионажа, Троян... — Вкрадчивый завораживающий голос словно ложился на плечи тяжёлым грузом, заглушал негромко переговаривающиеся программы в конференц-зале, отравленным ядом заползал внутрь и отдавался эхом в сознании. Мерзкое, противное ощущение – но Троян знал, что Призм прав... его сущность, его призвание, его цель действительно были вредоносными, и никакие операции этого исправить не могли. Он мог лишь сопротивляться этому, забывать об этом, но изменить...

— ...не в силах, — довольно проговорил Призм, видя, что Троян откликнулся и слушает как зачарованный. – И никто не сможет помочь тебе справиться с этим, даже...

— Не слушай его!! – не выдержал Скайп, снова бросаясь к Трояну, но Призм оттолкнул его, прошипев:

— Не мешай мне!

Троян вздрогнул от этого окрика, но Призму уже не надо было уговаривать Трояна, он уже вполне мог приказывать:

— Чего же ты ждёшь, Троян? Ты знаешь, что должен сейчас сказать и что признать!

"Ты всего лишь подзабыл, что такое быть вредоносной программой..."

— Ну же, говори громче! – в голосе Призма слышалось торжество.

"— Ты обязан ему жизнью, Троян. Он тут едва не устроил целую революцию. Ты помнишь, что тебя Касперский уничтожил?"

"Ты создан для шпионажа, Троян!"

"— Я намеренно спутаю свои алгоритмы и замкну цепи в бесконечный цикл, если ты уничтожишь Трояна! На это у любой программы есть полномочия! После перезагрузки системы я сойду с ума!"

— Троян, я не слышу! – ухмылка Призма... Троян опустил голову, негромко выдохнул:

— Да. Мне есть что сказать. – Короткий взгляд в звериные глаза Призма – и резкое: — Касперский!!

Брови Призма дрогнули в удивлении:

— С какой стати ты... – но его голос потонул в резком и властном вопросе:

— Что здесь происходит? – У Касперского, как всегда выдерживающего безупречную военную выправку, был очень настороженный взгляд, он внимательно оглядел притихшие программы и наконец остановился на Трояне, который стоял молча и не был способен вымолвить ни слова. – Зачем ты меня вызвал?

Вместо него ответил Скайп, поднявшийся с пола и быстро подошедший к Трояну:

— Призм... Призм что-то с ним сделал. Со стороны это не выглядело как воздействие, и я не знаю, что это было, но...

— Касперский, — наконец, обрёл дар речи Троян, чувствуя, как встревоженный Скайп осторожно и ободряюще сжимает его предплечье. – Призм провёл воздействие, запрещённое вирусам, находящимся в карантине. Он не нарушил напрямую поставленной защиты, но воспользовался запрещёнными знаниями.

Призм сориентировался мгновенно, дёрнул бровью: — Это понимать как ребяческое науськивание на меня злобного антивируса? Во-первых, нарушение поставленной на меня защиты Касперский бы сразу почувствовал, а во-вторых, программы, присутствующие здесь, подтвердят – я всего лишь разговаривал с Трояном да коснулся пару раз, это всё! – он с усмешкой глянул на Касперского: — Слово признанного вируса против непризнанного, но с поддержкой программ – что ты выберешь, м?

Троян посмотрел Касперскому в глаза, чувствуя, как внутри шевелится что-то мерзкое, что-то, что осталось после вкрадчивого голоса Призма, что-то тёмное... и вместе с тем пугающе приятное. — Касперский, если ты оставишь всё как есть, заключи меня в клетку карантина в твоём личном пространстве. При следующей встрече с Призмом я не ручаюсь за себя.

— Троян! – в голосе Скайпа послышался испуг, а во взгляде Касперского вспыхнул гнев.

— В таких крайних мерах нет нужды. – Он вскинул руку, и вокруг Призма с сухим щелчком сомкнулись стенки знакомой непреодолимой клетки карантина, на сей раз упрочнённой и улучшенной так же, как и личное пространство, чтобы из неё уже не было возможно выбраться. – Троян, я верю тебе. Мы поговорим позже. Скайп, не отходи от Трояна ни на шаг – если воздействие Призма окажется слишком сильным, зови меня без промедления, возможно, я успею это остановить, если он сам не справится.

Побледневший от тревоги Скайп серьёзно кивнул, и Касперский отступил на шаг:

— Я буду в своём личном кабинете. – Отключившись от конференции, он вместе с пойманным Призмом появился в своём личном пространстве, после чего повелительным движением и без малейшей жалости швырнул Призма в уже знакомую ему статичную клетку. Призм прошипел под нос что-то ругательное, поднялся с пола и вызывающе скрестил руки на груди:

— Значит, ты вот так просто ему поверил? Тебя разжалобил Скайп или его самоотверженная готовность загреметь в карантин? Или у тебя тайная страсть к троянам? – издёвка.

— У меня есть много оснований ему верить, даже несмотря на его вирусную природу, — холодно отчеканил Касперский, окончательно запечатывая статичную клетку карантина. – Тебе же – ни одного.

Последующие несколько дней для Призма были сущей пыткой, он невероятно скучал, запертый в личном пространстве Касперского в узкой клетке, дающей возможность весьма относительного комфортного пребывания. Касперский вообще не появлялся у себя "дома", и Призм был уверен в том, что тот специально мучает деятельного вируса абсолютной скукой, но на самом деле Касперский просто был по самые резервные модули занят. Нужно было перепроверить всю систему на предмет вредоносных модулей, которые вполне мог успеть оставить Призм, и при этом ещё ухитриться не использовать много оперативной памяти, потому что если компьютер будет слишком сильно тормозить, юзер, не знающий о проверках, скорее всего перегрузит систему, и проверку придётся начинать с начала. Более продвинутый юзер посмотрит по Диспетчеру задач, то есть Таск Менеджеру, что занимает так много памяти, и опять-таки прервёт проверку антивируса. Таск Менеджер, конечно, способен покрывать некоторые мелкие несанкционированные заимствования памяти, но 80% загруженности скрыть никак не удастся... А уж о ещё более продвинутых юзерах, способных откопать в дебрях настроек Касперского отключение фоновых проверок компьютера или снимающих Касперского с автозагрузки, и думать не хотелось. Впрочем, у таких юзеров очень быстро ко всем Гейтсам слетает система от каких-нибудь вредоносных гостей из интернета...

Когда Касперский, наконец, объявился в своём личном пространстве, он был ужасно уставшим – все программы устают после долгой работы, и чем больше устают, тем больше памяти им требуется. Касперскому однозначно надо было отдохнуть, иначе работа системы начнёт подтормаживаться... В личных покоях ничего не изменилось – отлично обставленный рабочий кабинет, так же прекрасно и чётко видимая спальня, Касперский мог себе позволить некоторые траты выделяемой ему оперативной памяти на комфортное пребывание, он с лихвой окупал это тем, что защищал систему. Лучше всего был защищён рабочий кабинет, и именно там находился карантинный блок с прозрачными нерушимыми стенами, но вирус даже не удостоил Касперского взглядом, расположившись на полу клетки с истинно королевской надменностью и грацией. Прямая спина опирается на стену, рука небрежно опирается на согнутую в колене ногу, голова надменно повёрнута в сторону, скучающе-раздражённый взгляд изучает стену. Касперский мельком оглядел его, машинально проверил целостность карантинной защиты – мягкая волна света по периметру клетки, после чего сел за письменный стол: как бы ему ни хотелось отдохнуть, надо было ещё составить отчёты о проделанной работе. То, что вирус гордо молчал, его абсолютно устраивало... Проверка была весьма изматывающей, и ему сейчас было точно не до препирательств с язвительным и раздражённым вирусом.

Иногда, откладывая очередной заполненный отчёт в сторону, Касперский поглядывал на Призма, сидящего в прежней манерно-королевской позе, но вирус не предпринимал никаких видимых действий и не смотрел на антивируса, что успокаивало, и Касперский продолжал работу. Лишь удивлялся, почему такой словоохотливый и острый на язык Призм сейчас молчит и не задаёт даже вполне обоснованных и понятных вопросов наподобие того, как долго длится карантин и на какие действия вирус имеет право, заточённый в этой клетке. Впрочем, это можно объяснить вспышкой высокомерного презрения к своему тюремщику, да и клетка карантина была абсолютно непроницаемой, Касперский даже машинально снова её проверил на целостность, что вызвало слегка поджатые губы Призма, но больше вирус никак не отреагировал. Касперский снова углубился в отчёты – даты, время, проверенные блоки, схемы строения алгоритмов для проверки, нужные сектора, распределение памяти, план непроверенных участков на следующий раз после перезагрузки системы, списки наиболее уязвимых цепей в приложениях...

Цифры постепенно расплывались перед глазами, Касперский не мог позволить себе брать больше оперативной памяти для работы, а того, что у него было, ему не хватало из-за страшной усталости. Его рука, до этого писавшая летящим чётким почерком, всё медленнее двигалась, глаза за стёклами очков в прямоугольной оправе начали щуриться и слезиться, но Касперский упорно не давал себе отдых. Он просто не мог по-другому, он всегда был трудоголиком, целиком и полностью посвящавшим себя безопасности программ и системы, а сейчас был ещё и исключительный случай. В системе побывал опасный вирус, напомнил себе Касперский, пытаясь встряхнуться и покрепче сжимая очередной лист бумаги со схемой резервного блока памяти, в котором так любят пытаться селиться вирусы всех мастей, едва попадают на компьютер. Да, побывал опасный вирус... надо закончить работу... побывал вирус... опасный...

Змеиный взгляд желтоватых глаз вируса перестал изучать стену перед собой, Призм плавно повернул голову и посмотрел в сторону рабочего стола антивируса. Касперский спал, уснул прямо на своих бумагах, пальцы, державшие план какой-то схемы, рассеянно сжались, приминая лист, а глаза, обрамлённые заметными тёмными кругами, были крепко закрыты. Дыхание было мерным, ровным и тихим, антивирус выглядел так умиротворённо и устало...

Касперский не проснулся ни от тихого звука шагов, ни от презрительного хмыканья над ухом, ни от ощущения опасности, буквально разлитого в воздухе. Тяжёлый сон, сморивший вымотавшегося антивируса, отступил только тогда, когда Касперского кто-то рванул за ворот пиджака, вздёргивая в вертикальное положение, а горло стиснули ледяные пальцы, ограничивая дыхание и угрожая перекрыть доступ кислорода совсем – иными словами, вторжение в структуру алгоритмов антивируса было нешуточным и грозило необратимыми последствиями. Касперский дёрнулся, инстинктивно пытаясь освободиться, но хватка была профессиональной, и даже у сильного и поддерживаемого системой антивируса не получилось вырваться, а гневный шипящий голос над его ухом отчеканил:

— Разблокируй своё личное пространство, или тебе не поздоровится!

Касперский разом обрёл способность соображать, потому что узнал голос: его взгляд метнулся к клетке карантина, стоявшей в углу кабинета, но клетка была пуста... Призм, стоявший позади Касперского и державший его горло мёртвой хваткой сильных пальцев, нетерпеливо рявкнул:

— И поторапливайся, умник, у меня далеко не безграничное терпение!

Спокойствие ледяной волной окатило антивируса, он не был бы способен так хорошо защищать систему, если бы устраивал истерики при первых признаках опасности. Вирус каким-то чудом ускользнул от клетки карантина, но не смог выйти за пределы личного пространства?..

— Чего же ты медлишь? – говорить было трудно и легко одновременно, трудно – потому что от хватки вируса даже думать было определённой проблемой, а легко – потому что вирус вмешался достаточно сильно для того, чтобы между ними возникло что-то вроде связи для общения. Вирус держал Касперского крепко, его гибкое и на вид не слишком-то тренированное тело оказалось невероятно сильным, и сейчас Касперский был захвачен врасплох, хотя, к счастью, не потерял самообладания. – Может, прикончишь меня и дело с концом?

— Не играй со мной, это опасно для твоей жизни! – прошипел гневный голос совсем рядом с ухом, антивирус ощущал резкое и чуть учащённое дыхание Призма на коже чуть ниже ушной раковины. – Ты прекрасно знаешь, что если я тебя сейчас убью, твоё личное пространство начисто сотрётся, и я вместе с ним!

Касперский презрительно дёрнул уголком рта – на большую экспрессию не хватило сил, и резко ответил:

— Что же, в таком случае, заставляет тебя думать, что я разблокирую личное пространство? Если ты меня убьёшь... — Касперский шевельнулся, и вирус тут же сильнее сжал его горло, отчего на миг помутилось в глазах, пришлось замереть снова, — ...то умрёшь сам, а если я тебя выпущу, я тоже погибну – только на сей раз вместе со всей системой, так как некому будет её защищать. На что ты надеешься?

— На твоё благоразумие. – Призм фыркнул прямо в ухо Касперскому, обжигая горячим дыханием, ледяные пальцы на горле при этом даже не дрогнули. Вирус мог вести себя как угодно вызывающе, но идиотом он не был и противника никогда не недооценивал, потому не позволял себе расслабляться в подобных ситуациях. – Я, в отличие от тебя, очень мало нуждаюсь в сне, у меня компактный самодостаточный основной принцип алгоритмов, и мне не надо каждый день без выходных защищать систему на предмет посторонних вмешательств. Я могу так держать тебя почти вечно... – снова смешок, на сей раз жёсткий и презрительный. – А вот сможешь ли ты оставить свою драгоценную систему без присмотра?

— Зачем ей присмотр, если она погибнет, едва я выпущу тебя из личного пространства? – Касперский скривился: неужели вирус и правда не понимает, что антивирус с радостью пожертвует собой ради защиты компьютера?

— Как же ты туго соображаешь! – Призм ухватил Касперского за ворот пиджака и, не отпуская мёртвой хватки на горле, швырнул его к стене. Теперь Касперский мог видеть перед собой вируса – гневного, высокомерного и невероятно опасного в своей хищности, что невольно притягивало. Чёрные пряди Призма разметались по плечам, змеиный взгляд чётко фиксировал цель, не отпуская взгляда Касперского. – Я предлагаю тебе сделку, защитничек. Ты выпускаешь меня, приказываешь Файерволлу пропустить меня, и я убираюсь с этого компьютера. Честный обмен, разве нет?

— Ты забыл, что я скорее умру, чем доверюсь вирусу, — процедил сквозь зубы Касперский. Проклятье, не пошевелиться даже, вирус не отвлекается ни на секунду! Если бы только он чуть ослабил хватку... В личном пространстве есть особые защитные механизмы, их нужно только активировать, но для этого нужна хотя бы относительная свобода действовать.

— Неужели? В таком случае, ты уже должен быть трупом, раз в этой системе легально находится один вирус, который тобой не уничтожен! Он из семейства троянов, кажется? – тонкие губы Призма изогнулись в саркастичной усмешке: — Ты, значит, разборчивый у нас, да? Чем же тебя обаял троянец?

— Не твоего вирусного ума дело! – огрызнулся Касперский, начав выходить из себя. Этот Призм кого угодно способен довести до самодеинсталляции! Вдобавок антивируса душил гнев на себя – как же надо было опростоволоситься, чтобы проворонить высвобождение вируса из клетки карантина! И как Призм вообще ухитрился освободиться?! – У тебя точно нет шансов повторить его судьбу!

— Вот как? – вирус издевательски улыбнулся: — Ты у нас однолюб?

— Не сравнивай себя с Трояном! – гневно отрезал Касперский. Вирус прекрасно видел, что антивирус не боится ни угроз, ни смерти, но и сделать ничего не может, что и выводило его из себя. – В конце концов, трояны – в большинстве своём просто шпионы, ты же ставишь под угрозу всю систему! Или ты надеешься меня убедить в обратном?!

— Ну что ты, нет, конечно! – Призм улыбнулся шальной улыбкой, свободной и на удивление лёгкой: — Но существует ещё столько систем, где меня не было... Любой вирус хочет жить, знаешь ли! – фыркнув, Призм сощурился, лёгкость и весёлость сменились остротой и цепкой хищностью так быстро, что это обескураживало. – Так что выпусти меня, и я уйду. Это в моих же интересах, не говоря уже о твоих, защитничек.

— В твоих интересах дождаться, когда я разблокирую личное пространство, и прикончить меня, — парировал Касперский. – А потом приняться за систему. Мне нужна гарантия моей безопасности, не говоря уже о безопасности системы. – "Мне нужно потянуть время. Вирус должен на что-то отвлечься хоть на секунду!"

— Тебе придётся поверить мне на слово, — хмыкнул Призм. – Или испытывать моё терпение, оставаясь запертым в этом личном... – его речь прервал щелчок входной двери в личное пространство Касперского – кто-то, кому дан прямой доступ, зашёл к нему, раз защитная система его пропустила... Призм резко обернулся к входящему, чёрные пряди хлестнули по воздуху, холодные пальцы на горле Касперского дрогнули, самую малость теряя абсолютный контроль – и этого антивирусу хватило.

— Абсолютная защита!!

Пространство дрогнуло, порождая пятисекундное зависание всей системы, Призм ещё успел повернуться обратно к Касперскому, сжимая захват на горле сильнее, но тут же на него обрушился страшный удар защитного механизма личного пространства, и пальцы разжались. С едва слышным выдохом Призм потерял сознание, так как на время все циклы и алгоритмы, составлявшие его суть, подверглись умелому удару немалой силы...

Касперский судорожно вдохнул полной грудью, невольно схватившись за шею и осторожно массируя её: он не ожидал, что Призм отвлечётся так скоро, антивирус был готов днями ждать этого момента. Воистину повезло, что кто-то зашёл и отвлёк внимание Призма!

К сожалению, вошедшего защитная система тоже посчитала за врага, и теперь невольный спаситель, так же, как и вирус, лежал без сознания – это оказался Файерволл, отвечающий на пару с Касперским за безопасность системы. Файерволл, конечно, не мог ловить вирусы, но зато очень чётко контролировал любую активность, выходящую за пределы локального компьютера в интернет, не говоря уже о защите от возможных атак со стороны интернета. Сейчас он явно пришёл по какому-то делу, бумаги, которые он нёс в руках, разлетелись по всему кабинету...

— Только этого мне не хватало, — пробормотал Касперский, качая головой. Файерволл хоть и не был необходим компьютеру каждую секунду, но всё же оставлять систему без его активности и защиты не стоило... Однако первое, что сделал Касперский – это подошёл к отключившемуся вирусу и поднял расслабленное тело на руки, относя обратно в клетку карантина. Потерявший сознание Призм дышал ровно и тихо, лицо не было искажено вечным оттенком презрения, не было ни следа манерности, он выглядел... мирно. И несмотря на то, что хищность добавляла ему притягательности, без её налёта он выглядел так естественно, что не возникало никакого отторжения при взгляде на него.

Тряхнув головой, Касперский шагнул в узкое пространство клетки карантина и опустил Призма на пол спокойным плавным движением. Когда Призм выглядел так умиротворённо, не приходило в голову швырнуть его на пол с высоты своего роста, хотя... вирус? Опасный для всей системы? Только что взявший его в заложники, застав врасплох, и не убивший только ради собственной безопасности?

— Каспер?

Антивирус резко распрямился и вышел из клетки карантина, за одну секунду сметая все мысли и ощущения, родившиеся при взгляде на Призма. Этот опасный тип со змеиным взглядом ещё доставит ему хлопот... На полу его кабинета, рассеянно потирая лоб и морщась, сидел очнувшийся Файерволл – единственный, кто имел прямой доступ в личные покои Касперского в любое время и единственный, кому Касперский позволял называть себя Каспером. С Файерволлом они были очень давние крепкие друзья и деловые партнёры – так уж сложилось на этом компьютере, что они были установлены одновременно сразу же после установки системы и нашли общий язык, а потом помимо рабочих отношений появились ещё и дружеские. Файерволл представлял собой неординарную личность, полностью подчинённую линии поведения, которую ему устанавливал юзер, даже внешность в зависимости от этого менялась. В целом это был молодой мужчина лет двадцати пяти — тридцати, с длинными до плеч светлыми волосами, чуть вьющимися на концах, у него был спокойный и доброжелательный взгляд, довольно тонкие черты лица, но часто сдвигающиеся на переносице брови и волевой подбородок, что выдавало в нём сильный характер. Чаще всего он носил одежду синих и голубых тонов – обычно голубую рубашку, тёмно-синие брюки и такого же цвета пиджак, синий цвет отображал линию поведения, открытую любым вопросам, это значило, что у программ, которые хотят получить доступ в интернет, есть шанс получить на это разрешение после небольшой беседы. Реже бывали случаи, когда одежда, оттенок светлых волос и цвет глаз с синего менялись на сиренево-стальной – это значило, что Файерволл не выпустит и не впустит ни одной незнакомой программы, но у тех, кого он знал в лицо, ещё была возможность выйти в интернет по проверенным каналам, откуда невозможно притащить что-нибудь вредоносное. И в самых редких случаях Файерволл преображался в воплощение абсолютного запрета, одежда менялась с делового направления на более свободный и облегающий стиль, приобретала кроваво-красный оттенок, и этот же отсвет появлялся в глазах, что обозначало полное пресечение любого взаимодействия с интернетом, не могло пробиться ничто и никто ни туда, ни обратно. Такое пока на памяти программ было всего однажды, и тогда программы, хотевшие получить доступ в интернет, в ужасе шарахались от немигающего и давящего взгляда красных глаз, забывая о том, что именно они хотели спросить...

— Надеюсь, ты не слишком пострадал, — проговорил Касперский, протягивая Файерволлу руку и сильным рывком помогая ему подняться на ноги. Тот пару секунд удерживал равновесие, затем рассеянно кивнул и более пристально посмотрел на лежавшего без сознания вируса.

— Я так понимаю, он напал на тебя? – Особенностью Файерволла была любовь к вопросам, он мог задавать их в огромном количестве и вообще, казалось, мог в разговоре обходиться одними вопросами, но в отличие от Скайпа, тоже способного спрашивать без перерыва, Файерволл делал это обдуманно и обладал очень острым логическим умом. – Последнее, что я помню, это тебя, прижатого к стене этим вирусом... – Взгляд Файерволла стал несколько озадаченным. Касперский скривился: больше всего на свете он ненавидел признаваться в собственных ошибках и слабостях.

— Да. Он подловил меня, когда я заснул за столом, слишком уставший, чтобы быть бдительным. – Возможно, не будь собеседник Файерволлом, Касперский отделался бы общим ответом, но сейчас был не тот случай. Помимо того, что Файерволл был другом, он должен знать о возможностях Призма как можно больше, ибо он если и не мог спасти систему в случае чего, но мог хотя бы не выпустить Призма в интернет заражать другие системы, что тоже немало.

— Зачем ты его выпустил из карантина? – несмотря на довольно ровный тон вопроса, Касперский всё же воспринял излишне резкие волны в потоке речи партнёра, что явно означало тщательно скрываемое изумление. Касперский невесело усмехнулся:

— Именно так это выглядит... Но я не выпускал его. Он вышел сам – как только я уснул. Я до сих пор не знаю, как, знаю лишь, что из моего личного пространства он выйти не способен и добивался от меня именно снятия этой защиты.

Файерволл немного подумал, начав рассеянно ходить по кабинету антивируса и наклоняясь за упавшими листами, которые разлетелись после его потери сознания, Касперский следил за его перемещениями, периодически косясь на клетку карантина. Есть ли смысл вообще заточать туда вируса, если он так легко оттуда выходит?

— Вот как? Получается, твоё личное пространство защищено лучше, чем карантинная клетка? Разве не должно быть наоборот? – Файерволл искоса глянул голубыми глазами на Касперского, складывая собранные листы в ровную стопку и убирая в папку, которую тоже подобрал с пола.

— Карантинная клетка фактически создана разработчиками, — пояснил Касперский, всё ещё раздражённый от своей промашки. – А защиту личного пространства я выстраивал сам, что, видимо, сдержало вирус успешнее, потому что я предусматривал все возможные опасности, исходя из личного опыта... И хорошо ещё вирус не знает, что если он выразит желание не сидеть на одном месте, а прогуляться по системе, я вынужден буду дать ему такой доступ, ибо первый этап карантина – это защита системы от вредоносных действий вируса, а не ограничение его передвижений.

— Каспер...

— У меня даже нет возможности это осуществить, и пришлось бы поломать голову... Что?

Файерволл вздохнул и жестом показал на клетку карантина, где пришедший в себя Призм сидел на полу, явно плохо себя чувствующий, но слушал он очень внимательно. Касперский скривился:

— Великолепно...

— Я хочу выйти из этого личного пространства, — тут же заявил вирус, пропуская свои длинные чёрные волосы сквозь пальцы и встряхиваясь. – Я хочу путешествовать по системе и официально заявляю, что сидеть запертым здесь не желаю!

— Что ж, — заявил Касперский со вздохом, — тогда так же официально заявляю, что у тебя будет какое-то подобие мобильной защиты, которая не будет стеснять твоих движений, но ограничит тебя от взаимодействия с другими программами. Иными словами, вреда ты им причинить не можешь, и вообще любое взаимодействие будет ограничено, об этом будет объявлено официально по всей системе. Если ты попытаешься сломать или обойти эту временную защиту, ты незамедлительно попадёшь в карантин второго уровня – как раз будешь заперт в моём личном пространстве в статичной клетке. Есть вопросы?

— Нет, босс, — с лёгкой издёвкой отрапортовал Призм. – Кроме, пожалуй, одного – когда именно я смогу выйти?

— Как только будет готова твоя мобильная защита.

Призм довольно улыбнулся, прищуривая звериные жёлтые глаза.

***

— Общая тревога! Этот безликий безапелляционный системный приказ мгновенно разошёлся по общему каналу, поддерживаемому по всему миру компьютера. В ту же секунду произошла ревизия занятой операционной памяти, чтобы оценить, что занято просто так, и все несанкционированные использования были безжалостно пресечены. Проще говоря, все шикарно обставленные апартаменты, рабочие кабинеты, созданные конференции и прочие созданные программами вещи исчезли, более не поддерживаемые системой и не прикрываемые Таск Менеджером. Аська осталась без фенечек, украшений и лишних цветочков, Ворд и Эксель лишились любимых виртуальных шахмат, Файерфокс и Интернет Эксплорер, мирно дремавшие на кровати, грохнулись на пол, когда эта кровать исчезла, Винамп расстался с возможностью щеголять в новом скине, всем играм было запрещено брать ресурсы с запасом, на что те попытались выразить яростный протест, но всё тщетно... Затруднено стало даже просто общение при созданном союзе, что изрядно всех перепугало. По вселенной программ поползли тревожные шепотки, среди которых слышалось испуганное "формат", "сдвиг файловой системы" и "тотальная проверка", что только ещё больше накаляло атмосферу. Однако через пару минут стало всё ясно – систему буквально потряс яростный крик всё по тому же общему каналу, на сей раз не безликий системный, а вполне одушевлённый:

— Тебе всё равно от меня не уйти!

Программы притихли: голос они, безусловно, узнали – это был Касперский, но столько ярости они в нём слышали впервые. Ещё несколько секунд им понадобилось на то, чтобы осознать, что именно способно так вывести Касперского из себя...

— Именем юзера, остановись!! – прогремел яростный приказ антивируса, систему расчертил вихрь информации, поток, двигающийся с огромной скоростью и почти не различимый другими программами, именно его Касперский пытался поймать. Антивирус безнадёжно проигрывал в скорости, но располагал мощными ресурсами и идеальным знанием строения системы... Сверхбыстрый вихрь непредсказуемыми зигзагами прошёлся по программам, которые ничего не поняли и изрядно перепугались, после чего метнулся к приложениям, отключая шаг за шагом возможность Касперского пользоваться ресурсами системы, но у предпоследнего приложения вихрь врезался в наспех поставленную Касперским стену защиты. Зашипел что-то нечленораздельное, прянул в сторону, метнулся к следующему приложению, надеясь успеть до антивируса – и на него обрушился грохот падающих стен, смыкающихся с отвратительным скрежетом, издевательски невидимых и тем не менее непреодолимых. Безымянный вихрь информации заметался, забился в тесной клетке, пытаясь найти лазейку, но было поздно...

— Будсссть ты пррррроклятссс! – неразборчиво просвистел поток, обрушивая на стены временного карантина яростные удары, но тщетно. Касперский, появившийся в нескольких шагах от клетки, глубоко вздохнул, прикрыв глаза, и чётко сказал в пространство:

— Система, отбой тревоги.

Медленно спадали ограничения на использование ресурсов, медленно приходили в себя программы, взволнованные, взбудораженные, настороженные; наиболее любопытные сразу же попытались обратиться к Касперскому за объяснениями, но тот не реагировал и поставил защиту, запрещая прямой доступ...

Касперский медленно подошёл к прозрачным стенам своего карантина, в которых всё ещё бился безумный вихрь, и ровно проговорил:

— Можешь не стараться, я не собираюсь тебя отпускать. – В его голосе, всегда чересчур сухом и официальном, слышалось неприкрытое удовлетворение от хорошо выполненной работы. На территории какого-то безымянного системного модуля, отвечающего за свободную деятельность антивируса на компьютере, Касперский поймал вирус, настолько опасный, что можно было без преувеличения сказать, что он спас систему от необратимого разрушения...

— Заткнисссссссь! — Поток информации завихрился, перестроил свои алгоритмические цепочки и оформился в стабильный облик, поняв, что действительно не вырвется. Что это был за облик! Такой броскости не мог себе позволить ни один рядовой вирус и даже многие программы, такая внешность притягивала взгляд, кричала о своей уникальности и говорила за хозяина громко и уверенно – "победитель". Если смотреть человеческим зрением, то это был парень лет двадцати пяти, высокий, узкоплечий, в обтягивающих чёрных кожаных штанах, ботинках с высокими отворотами, вместо рубашки или свитера на нём было нечто вроде безрукавки с очень широким вырезом на груди, который перечерчивался редкой небрежной шнуровкой. Руки выше запястий обхватывали плотные металлические наручи-браслеты, а довершали картину длинные до пояса чёрные прямые волосы и нечеловеческие глаза, отливающие жёлтым звериным блеском хищника. И этот узкоплечий парень вызывающе красивой, но опасной и отталкивающей внешности был в страшном гневе...

— Если ты сумел поймать меня у самого последнего модуля, отключающего тебя от системы, радоваться надо не своему умению, а прихоти удачи! – свист из его голоса начисто исчез, зато появилось шипение практически сквозь зубы, высокомерный змеиный взгляд и независимо скрещённые на груди руки. – Защитничек, основательно забывший, что такое настоящий бой! Прячешься за стенами карантина и не желаешь сойтись со мной один на один?

— Твоё полное имя-идентификатор? – Касперский, почувствовав себя хозяином положения, все выпады пропустил мимо ушей, так как обрёл спокойствие и уверенность. В деловом костюме, с очками в тонкой прямоугольной оправе и аккуратной короткой стрижкой, высокий и плотный, с военной выправкой, он выглядел так представительно, что вирус, заточённый в клетке карантина, скривился:

— Дотошный и правильный до отвращения! Какая тебе разница, кто я, если ты уничтожишь меня через несколько секунд? Рапорт юзеру предоставишь? Что ему даст моё имя, если большинству юзеров плевать на виды вирусов?

Касперский, не убирая стенок карантина, схлопнул вокруг вируса вторую невидимую клетку, сдавившую его в тиски, и мерзкое ощущение вторжения в чёткие цепочки алгоритмов заставило пленника сдавленно выругаться. В сознании заметно помутилось...

— Твоя дотошность тебя погубит, защитничек, — прошипел вирус, когда исследование закончилось, и давящие стенки второй клетки отпустили его. – Когда будут ломаться твои правильные представления о твоих обязанностях, ты пожалеешь, что я не уничтожил твою систему!

Касперский, стараясь даже не вслушиваться в речь вируса, холодно проговорил: — Virus.Win9x.Prizm.4428. Обезопасив своё пребывание в системе, стирает каждый месяц в определённые дни случайные блоки информации, что медленно приводит систему к хаосу и необратимому краху.

— Спасибо, что напомнил, — окрысился вирус, оправившись от проверки. – Теперь с церемониями покончено?

Касперский жестом подозвал один из своих полуразумных модулей, принял от него заранее заготовленный бланк оповещения юзера, собственноручно вписал имя вируса в оставленное пустым место и поставил свою подпись, после чего отправил модуль передавать сообщение. Вся процедура заняла едва ли секунд десять.

— А ты куда-то торопишься? – осведомился Касперский, ожидая указаний юзера.

— Нет, мне всегда нравилось сидеть в клетках карантина и болтать с антивирусами. Конечно, тороплюсь, идиот! – вирус собрался сделать пару шагов из стороны в сторону, но стены были слишком близко, чтобы это позволить. – Или ты думаешь, что мне доставляет удовольствие с тобой общаться? Не льсти себе!

Это был прямо-таки королевский гнев, и от вспышки раздражения Касперского удержало только то, что вирус с минуты на минуту будет уничтожен.

— У тебя есть время покаяться в своих грехах, — всё же не удержался от укола Касперский.

— Ждёшь, что я расскажу ворох слезливых историй о трудном детстве и жестоком разработчике, а потом попрошу меня пощадить? – вирус презрительно фыркнул, отвернувшись от антивируса, только чёрная завеса волос колыхнулась от резкого движения. Такие, как этот вирус, всегда деятельны, свободны, они живут, играя, а ещё они невероятно опасны для любой системы и... не боятся смерти. Они вообще ничего не боятся.

— Даже не надеюсь, — хмыкнул Касперский. Появился автономный модуль личной охраны Касперского, который отправлял сообщение, передал лист с ответом юзера антивирусу, тот бегло глянул на него...

— Чтоо-о-о?!!

Касперский оторопело посмотрел на своего помощника, вовремя понял, что тот неразумен, тряхнул головой и требовательно протянул руку:

— Дай новый бланк! – Быстро заполнив нужные графы, он вручил его помощнику и отправил передавать запрос юзеру. Вскоре он вернулся с ответом юзера...

— Не может быть! – Касперский, едва владея собой, сжал руки в кулаки, безжалостно сминая лист бумаги с ответом, от такого обращения тут же рассыпавшийся невосстановимыми кусочками информации. Вирус тут же остро глянул на антивируса через плечо звериными нечеловеческими глазами, словно цеплялся взглядом за любую мелочь.

— Что, случилось чудо и юзер решил меня отпустить? – за сарказмом вируса пряталась напружинившаяся готовность немедленно действовать. Да, такие, как он, ничего не боялись, но и жить тоже никогда не отказывались.

— Нет, — с видимым усилием ответил Касперский. Пара секунд – и он усилием воли берёт себя в руки: — Юзер просто отказался тебя уничтожить. И помещает тебя во временный карантин на моё попечение. Решение он примет позже.

В желтоватых глазах хищника вспыхнуло предвкушение, а тонкая опасная улыбка довершила картину зверя, приготовившегося к победному прыжку. — Значит, мы с тобой ещё пообщаемся, защитничек... – кажется, это было даже довольство.

— Не ты ли заявлял, что видеть меня не можешь? – довольно резко ответил Касперский, напряжённо размышляя, как ухитриться спасти систему, если юзер после карантина так и не уничтожит этот вирус, проникший на компьютер.

— А ты меня выпустишь, — уверенно и злорадно заявил вирус, разведя руками. То, что размах получился небольшим из-за стен карантина, его нисколько не смутило, поразительно, как быстро он из гневно-шипящего превратился в предвкушающе-довольного, поскольку явно что-то задумал. Чрезвычайно опасное существо...

— С чего ты взял? – разумеется, вряд ли он дождётся нужного ответа.

— А я искренне верю в это. Может, ты мне ещё и верить запретишь? – злой сарказм. Незваный гость явно обрёл уверенность в себе за считанные секунды, впрочем, вирусам положено очень быстро адаптироваться в любых ситуациях.

— Не рассчитывай на долгое проживание здесь, вирус, — сухо отрезал Касперский. Черноволосый гость дёрнул плечом и бросил:

— Не вирус. – На скептическое хмыкание Касперского он смерил его взглядом и добавил: — Моё имя Призм. Как ты мне уже любезно напомнил. – Видимо, его коробило, когда его называли просто каким-то "вирусом".

— Оно дано тебе разработчиком? – уточнил Касперский. Уточнил как-то против своей воли, он невольно втянулся в переброс фразами с этим вирусом, хотя не собирался вообще говорить ему ни слова сверх необходимого.

— Тебе ещё и истинное имя подавай? Не заслужил! – смешок вируса окончательно уверил Касперского, что разговаривать с ним не стоит. Скривившись, антивирус отправил сообщение системе, чтобы получить разрешение на насильственный перенос вредоносной программы в своё личное пространство, в камеру карантина.

— Ты так кривишься, словно у тебя с вирусами личные счёты, — небрежно бросил Призм, рассматривая свои аккуратные чуть удлинённые ногти правой руки.

— Ты рассчитываешь, что антивирус будет любить вирусы? – Касперский настолько удивился, что забыл своё решение не разговаривать с Призмом. Тот глянул ему в глаза хищным взглядом жёлтых глаз, вздёрнул бровь:

— Почему же я чувствую присутствие вируса, живущего в этой системе совершенно легально? Безобидного, но всё же не настолько, чтобы у антивируса проснулось мягкосердечие. Ты что, об него обломал свои зубы?

Касперский коротко отдал приказ о транспортировке Призма к себе в личное пространство. Оправдываться перед Призмом и что-либо объяснять по поводу присутствующего в системе Трояна он посчитал выше своего достоинства.

* * *

Великолепное, на редкость не знойное утро. Обычно такое редко увидишь на Гавайях в этот период времени. Но нашим героям, безусловно, повезло. В комнату беззвучно врывался прохладный ветерок. Не нарушая своим присутствием людей тихо сопящих в комнате. Даже мелкий шорох простыней не нарушал их покой. Вся эта обстановка явно не предвещает ничего дикого или того, что может потревожить эту утопию, в которую погрузились эти переплетенные мужские тела. Но в следующее мгновение раздался, странный звук, похожий на урчание, но слишком звонкому, что принадлежать это кошке или какому-то мелкому грызуну. Но в скорее за окном показалось пёстрое оперение попугая, а дальше светлая голова Хани. -Птичка!!!Я хочу тебя погладить!!!- кричал малыш вдогонку птичке, явно надеясь что она просто в любой момент одумается. -Хани стой!!! Не убегай никуда!!! уже порядочно вспотев за всем этим зоопарком, бежал Тамаки.-Ну, где же Мори…? Столь громкие звуки, явно вывели из полного расслабления одного из спящих, что мирно лежали на мягких простынях. Кей аккуратно сполз с кровати, не встал, а именно сполз, и постарался без потерь добраться до окна, чтобы хотя бы вычислить из-за чего весь сыр бор. И просто «проветрится» а то голова уж сильно гудела. Проведя рукой по волосам подставляя их под слабый ветерок, Кея пытался быстро сложить воедино все воспоминания, что остались у него со вчерашнего дня. И что самое интересное, их было очень мало, а некоторые куски вообще отсутствовали. Кея вновь устремил свой взгляд на живописный пейзаж, что открывался из этого бунгало, как вдруг, его слух зафиксировали какие-то шорохи в комнате, которые доносились с кровати. Медленно обернувшись Кея к своему удивлению, обнаружил, Мори, который до хруста в костях начал подтягиваться. Он нервно начал дёргать свои очки, которых на нём не было, но привычка брала своё. И из-за этой привычки, поэтому юноша подумал, что это первый гудок от шизофрении. «Кей-Кей-Кей…Ты паникёр, Скорее всего Мори так замучил Хани, что он перепутал комнату…А ты уж испугался»-подумал наш герой, облегчённо вздохнув. Но Мори, в отличие от Кея был всё так, же спокоен, только чуть бледноватый румянец выдавал его смущение. Он, молча, поднялся, чтобы наверняка выйти из комнаты. Но тут как говорят «подфартило», с него соскальзывает простыня. И обнажает его стройное тело. (конечно можно ещё на страницу описать, как прекрасен Мори в обнажённом виде, но если бы я начала, то он бы наверное постригся в монахи). И тут у Кея точно почти случился инсульт. Особенно когда он осознал что сам гол, как младенец. И тут он в тут же секунду подлетел к кровати, стянул простыню и судорожно начал обматываться, прямо с головой. -Мори, я даю тебе секунды, чтобы ты объяснил, почему ты голый, почему я голый, и почему мы оба голые???!!! Этих слов было достаточно, что старина Мори, покраснел до самых кончиков ушей, чуть сжался и сел на краешек кровати, прямо как нудист на городском пляже. Но, не смотря на свою скованность, и яростный взгляд Кея, Мори начал рассказывать, что было. А главное как. Тамаки устроил вечеринку на Гавайях для своего клуба. И конечно там было здорово и весело, если не брать в расчёт тот факт, что Тамаки под конец вечера сел под пальму и начал что-то говорить что «Харухи не любит папочку… И надо бы развестись с мамочкой, она имеет плохое влияние на Хару». Эту часть Кея и сам прекрасно помнил. Но дальше Мори уже начал рассказывать то, что не отложилось в мозгу Кея. К барной стойке, где был Кей, подошёл малыш Хани, с бокалом в руке. -Кея, я тут коктейль сделал, попробуй!- как всегда Хани источал само обаяние, и Кей ясно понимал, если он откажет, то его, либо Хани заламает, либо разорвёт мозг своим слезливым щенячьим личиком. Поэтому Кея, решил сделать всё быстро и сразу, поэтому выпил всё залпом. А дальше…понеслась. Нашему повелителю калькулятора, стало хорошо, все вокруг стали для него такими милыми и вообще всё поменялось, теперь у него всё было разноцветным. И вообще ему стало весело. С чего такая перемена? Наверное, Хани не смог удержатся, чтобы не накапать в стакан много красочных жидкостей в бутылочках. Поэтому, Кея веселился не долго, ибо его состояние заметили все, когда он пристал к Тамаки. Он мягко обнял его за шею, и встретился с ним взглядом, его голубые глаза смотрели прямо на него. -Тамаки…я…ты…-неуверенно начал он, всё время отводя взгляд от блондина. –Ты меня уважаешь???- на этой ноте, Тамаки попросил, Мори отнести бедного Кея в его комнату. На что, темноволосый нехотя согласился. И вот он уже заносит его в комнату и ложит на кровать, немного радуясь тому, что он уже не кричит «Свободу! Попугаям! Где «Гринпис»?!» и не вырывается. Положив это тельце, Мори, тихонько направился к двери, как вновь раздался голос Кея. -Мори…-сейчас он был похож на голос Хани, такой же мягкий и беззащитный, поэтому Мори тут подошёл и тут же наклонился. А Кей, недолго думая, резко обхватил его руками за шею и притянул его к себе. Вот сейчас, он был так мил, чуть прикрыты глаза и этот лёгкий румянец на щеках. Мори, невольно схватил себя на мысли, что Кея может быть таким же обаятельным, как Хани. От чего сам немного обомлел. Кей тянется к нему, его глаза блестя, а эти белоснежные хрупкие руки, чуть коснулись горячей кожи щёк темноволосого. От чего самому Мори, становилось трудно дышать, словно что-то защемило в груди. И это мило лицо, нежные прикосновения сводили с ума. Мори, непроизвольно напрягся. -Я....-дрогнул нерешительный голос Кея, лаская своим взглядом силача Мори, который буквально был в сантиметре от него .-Я.... Мори, ещё больше напрягся, в его голове всё смешалось, а сердце забилось чаще. -Я...я...Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ РОГАЛИК С КРЕМОМ!!!- и тут же Кея скрепил свою любовь горячим поцелуем, а бедному Мори, прибывающему в шоке от этого заявления ничего не оставалось, как только поддержать. Сильные руки обвили хрупкие плечи юноши, и силой сократили малейшее расстояние между ними. Это послужило началом для страстной и бурной ночи, когда зажмуривалась робка луна, слушая стоны Кея и тяжёлое дыхание Мори… Кея, выслушав всё это, прибывал в полной прострации, и что-то бормотал про «стразы, перья и лосины». -М-м-мори…Я пришёл к выводу, что…Об этом никто знать не должен, а если узнает, то я взломаю се банки твоей семьи, и вообще…ЖЕРТВА ТУТ Я! – заявил человек-калькулятор, наконец одевая очки, возвращая себе серьёзный вид. –И ещё Мори… Тут на полу слове его оборвал Тамаки, который заглянул к ним в окно. -Эй, ребят…я тут подумал…-Так, как у Кея была хорошая реакция, то ему хватило долю секунды чтобы схватить со столика ананас и с разворота, стукнуть им бедного блондина. От такого «горячего поцелуя Тамаки упал. -Одевайся, Мори…Нужно спрятать труп. -Но ещё никто не умер… -А у меня план. Мори, было улыбнулся, но тут, же его улыбка спала, когда он увидел этот странный блеск глаз и чуть кровожадную улыбку.