Ты не ищи, душа моя в той бездне, Того, что для тебя храню я на высотах. Росистую жасминовую ветку. Мой поцелуй, который глубже бездны. Луна кажется распухшей и мерзкой. А еще она такая красная, что похожа на какой-то пошлый фонарь. Самое оно для борделя. К тому же холодно, хотя готов поклясться - всего пять минут назад не было никакого ветра.
Хорошо, что я телепортировал прямо ко входу… Если бы мне пришлось сделать хотя бы десяток шагов - я бы просто сбежал.
Не хочу тебя видеть. Слышать твое имя. Знать, что ты есть. С удовольствием попросил бы тебя удалить мне участок мозга, что тебя помнит. У тебя бы получилось, я знаю. У кого еще, как не у тебя? Лучше лоботомия, чем некоторые мои сны. В одних у тебя такие злющие глаза, что любая адская тварь нервно курит в углу. А еще алые лепестки и цвет сакуры в ассортименте. И кровь, конечно, как без нее.
Есть еще и другие сны. Я не ханжа, но чтоб избавиться от них, готов пожертвовать всем мозгом целиком.
Это случилось неделю назад. Хотя хозяин кондитерской сказал, что записка лежит там давным-давно. Ну да, я давным-давно туда и не заходил, а вот тогда зашел - и вовремя. Черт меня дернул… С одной стороны, конечно, удачно. А с другой - хоть плачь.
Я ее никому не показал, даже Хисоке. Правда, у меня была мысль обратиться к Ватари, но не так уж сложна была работа с базой данных, чтобы я сам не справился. А еще я уже тогда чувствовал, что разруливать придется самому, и никто мне не поможет. К тому же им лучше не знать. Для меня лучше. Я сам плохо соображаю, что творю, а они бы мне и вовсе не позволили. Вопили бы о чести и достоинстве, о том, чтобы не корчил из себя жертву, и еще о психических травмах на всю жизнь. Да что вы знаете о психических травмах?! Вы Хисоку спросите - он вам расскажет. Он может статью в медицинский журнал накатать об этом. Но если он статью, то я - всю диссертацию. Вряд ли мне есть что терять. Я сам - одна большая психическая травма.
Если Хисока узнает - он меня придушит. Но как я могу сказать ему такое?
Я проверил, так и есть, как в записке. В одну и ту же ночь в году вот уже шестнадцать лет происходит немыслимая резня, и каждый раз в другом городе. И каждый год больше на одного человека. Странно, что никто раньше не замечал такой периодичности. Не знаю, что этот день для тебя значит, но это ты. Тут не надо быть семи пядей во лбу. Ты не единственный убийца-психопат в нашей базе данных, но все равно ты такой один.
Эта ночь уже, считай, наступила. Я знаю, что ты в Киото. Я знаю, где ты. Одного я не знаю - где ты в этот самый момент. Мысль, конечно, подлая, но в глубине души, не очень глубоко, я хочу опоздать.
Прямо у входа в Ко Каку Рю я натыкаюсь на Орию.
Я знаю, что это место принадлежит ему, но все время будто забываю, что он здесь живет. Он сидит в холле и курит, рассматривая какой-то альбом с репродукциями. Поднимает на меня свои темные глаза и застывает в ожидании.
Ория. Всегда холодный, как лезвие его меча. Гнется - не ломается. Прямо завидно, честное слово.
- Он здесь? - бухаю я с порога вместо приветствия.
Никакого ответа. Никакой реакции. Он даже не шевелится, будто позирует. Потом, через долгие несколько секунд, выпускает изящную струйку дыма, похожую на иероглиф «гармония».
- И тебе здравствуй, Цузуки-сан.
Я чувствую досаду и следом тут же - вину. Ория мне нравится. А я ему - нет. Что, впрочем, неудивительно.
Он чуть склоняет голову, и волосы стекают по плечу, как эспрессо. Твой Ория для меня еще непостижимее, чем ты сам. Будто вообще с другой планеты. Честно говоря, раньше я о нем хуже думал. Не знаю, что изменилось, но теперь я воспринимаю его совсем иначе. Хотя Ории до этого вряд ли есть дело. Мы с ним не друзья, разве что по несчастью. По тебе. Ты - самое ужасное несчастье, которое только могло приключиться с нами.
- Извини… привет. Так он здесь?
Ория едва заметно кивает, сильнее прикусывая мундштук. Новый виток дыма уже больше похож на иероглиф «терпение».
Не знаю, выдохнуть мне с облегчением или с разочарованием.
- Еще здесь, - произносит он, нажимая на «еще». Конечно, Ория в курсе, он тебя куда дольше моего знает. - У него планы на вечер, и вряд ли он тебя ждет. Хотя… тебя он, наверное, всегда ждет, Цузуки-сан...
Ох, мне бы твоего спокойствия хоть чуть. А меня уже едва ноги держат. Я все это время запрещал себе думать о том, что спланировал, а вот, может, и надо было.
И внезапно Ория произносит два слова совсем другим голосом. Настолько не похожим на лезвие катаны, что я его и не узнал бы. С кем он говорит таким голосом? С тобой?
- Хочешь выпить?
- О-очень, - признаюсь я и без сил опускаюсь рядом с ним. Ория лишь оборачивается к двери, чтобы сделать знак служанке, как я останавливаю:
- Ой, нет, не надо, спасибо! Это я в переносном смысле. Выпить жуть как хочется, но нельзя - я от спиртного становлюсь вообще невменяемый.
- Я думал, это тебе и надо.
Вздыхаю и смотрю искоса на его профиль. Ория глядит навстречу, но я все равно не отвожу глаз. Блин, он такой красивый, что даже страшно. Он красивее тебя - интересно, ты это понимаешь? Он это понимает?
И почему он мне не снится вместо тебя?
- Ты ведь все знаешь, - говорю я наконец, решаясь. - Про эту ночь. Но никогда не мешаешь.
- Ему? - улыбается Ория. Так искренне. Ему идет улыбка, правда, она на его лице нечастая гостья. - С чего ты взял, что я могу ему помешать?
- Не можешь или не хочешь?
- Не имею права. А ты, кажется, решил, что можешь, да?
Кажется, я краснею. Этого только не хватало.
- А ты как думаешь?
Ория смотрит на меня очень внимательно. Я это левым ухом чувствую. А потом - какое-то движение, будто рукой волос коснулись, но уловить его невозможно. Руки Ории все так же сложены у него на коленях.
- Думаю, у тебя получится.
Вот эта нотка в голосе мне не понравилась - то ли сарказм, то ли еще что. Да ну, к черту. Он просто ревнует, это как пить дать. И это опять возвращает меня к собственно… цели визита. Вот блин, говорил же себе - не думай об этом раньше времени. Решай проблемы по мере возникновения. Какие тут могут быть превентивные меры?
- По крайней мере, этой ночью он никого не убьет, - говорю я с вызовом. Ория хмыкает, очень обидно.
- Даа? А завтра, Цузуки-сан? Или ты собираешься отвлекать Мураки от убийств каждую ночь?
Твое имя для меня как пощечина. Впрочем, для Ории тоже. Мы сидим две секунды в ступоре, будто оба по морде получили, и молчим. Потом я твердо говорю:
- Даже одна ночь имеет значение.
Ория молчит. Не смотрит на меня. И от этого почему-то щиплет в глазах.
Я касаюсь его плеча.
- Ори…
Не смотрит. Молчит. Будто соскользнул так глубоко в мысли, что там не слышно.
- Ори, ну… ну побудь на моей стороне хоть сегодня.
Тут он оборачивается. И обнимает меня. Как же быстро он двигается, я чувствую только скольжение шелка.
- Ты прав, Цузуки-сан, имеет... - шепот такой тихий, едва ли не мерещится. - Даже одна ночь имеет значение.
Вот сейчас всерьез хочется реветь. Еще минута - и телепортирую отсюда к чертовой матери.
Ория целует меня в лоб, и я закрываю глаза, когда покров его струящихся волос накрывает меня. Они пахнут какими-то травами и морем, оторваться невозможно... И это все - твое. Иногда я тебя вообще не понимаю. Ты совсем дурак, что ли?
- Иди, - говорит он. - Там - дверь.
И я иду.
«Иногда» вообще-то не совсем верно. Я тебя вообще не понимаю. Ну, очень редко. И это прекрасно. А еще я тебя боюсь. И это естественно. Но почему-то я не могу сказать, что тебя ненавижу. Не знаю, почему. Хисока - да, он тебя ненавидит до судорог, его от одного звука твоего голоса конвульсии бьют. Хотя на меня, конечно, в тринадцать лет художественную резьбу не наносили. Правду говоря, я сам себя резал, а это другое. Потому я могу сказать, что ненавижу себя. А тебя - нет.
Может, я за этим пришел? Чтоб выяснить? И всякие игры в суперхиро тут ни при чем?
Говорю уже как ты. Дожились.
* * *
Войдя в коридор, я понял, что имел в виду Ория, когда сказал про дверь. Она тут была одна-единственная - в европейском смысле. И я вошел без стука, потому что лишняя секунда все больше искушала смыться.
Надо же, комната тоже совсем европейская, как гостиничный номер-люкс. Не думал, что здесь такие есть. Для тебя специально? Только в гостинице к этой комнате обычно еще одна прилагается, или две, - с креслами, диванами, столами и прочим. А здесь вообще ничего нет, кроме кровати, компьютера… и тебя.
Сквозняк, наверное, потому что дверь за моей спиной хлоп! Вот и всё.
Хорошо бы - всё… А так только начало.
Ты сидишь на подоконнике и что-то пишешь, в пепельнице уже окурков штук десять точно. Хорошая вентиляция, потому что дыма я почти не чувствую. Еще и умудряешься грызть карандаш, не доставая изо рта сигарету.
- Я помешал?
Думаете, я спросил? Ошибаетесь. Хотел - не вышло. Всё поперек горла стало.
Я глубоко вдыхаю, но как только открываю рот для повторной попытки, ты делаешь в мою сторону жест карандашом:
- Цузуки-сан… пять минут, ладно? Присядь, выпей чего-нибудь.
Я захлопываю рот назад. Вот это прием. А я-то ожидал ковра из розовых лепестков, прямо как в самом страшном сне.
Легко сказать, присядь, а если некуда? Тут же только кровать, и еще компьютерный стул есть, но он к тебе слишком близко. Насчет выпить я вижу бутылку вина и бокал. Один.
А сесть бы совсем не помешало, потому что ноги снова начинают отказывать. Обхожу кровать и сажусь на край - противоположнее некуда. Так немного лучше. Нет, надо было тяпнуть коньяку с Орией, зря отказался.
Внутри на редкость отвратительное чувство - наверное, под кабинетом доктора такое переживаешь… ой. Я давлю истерический смешок ладонью. Сам хоть понял, что сказал?.. Но шутки шутками, а мне совсем не весело, и чем дальше, тем хуже. Долго еще это продлится?
- Цузуки-сан, - подаешь ты голос, и меня аж передергивает от неожиданности. - Как по-французски «хрупкий»?
- Fragile, - отвечаю я, мрачно как могу.
- Фражиль, - задумчиво повторяешь ты, и от этого французского «gi» у меня по спине почему-то мурашки. - Точно. Спасибо…
Ты продолжаешь работать, а потом снова на секунду задумываешься, постукивая карандашом по дужке очков. Пару раз ты бросаешь взгляд за окно, сдвигая брови так, что переносицу чертят едва заметные складочки, но потом твое лицо светлеет, и карандаш бегает с удвоенной скоростью. Кажется даже, что ты про меня забыл. Пока внезапно твой голос снова не подбрасывает меня, как разряд тока.
- Цузуки-сан, ты меня смущаешь. Прекрати пялиться, отвлекает же. Я так до утра не закончу.
Я, наверное, становлюсь цвета этой дурацкой луны. Хочу сказать, что просто смотрел в окно, а потом думаю - плевать. Теперь-то какая разница? Я уже здесь, могу делать что хочу. Самое ужасное, что и ты можешь. А чего ты хочешь, известно, причем не только мне. Вообще не знаю, есть ли кто-то на земле или на небе, кто еще не в курсе…
- На самом деле я собирался прогуляться, - говоришь ты непринужденно, наконец оторвавшись от тетради. И улыбаешься. Эта половина твоего лица и эта улыбка уломает даже католичку на after-party, честное слово. Долго репетировал, интересно, или это у тебя врожденное? - Но раз ты пришел, то я, конечно, никуда не пойду.
Ну еще бы. В голову снова приходит мысль, что ты сам подбросил мне ту записку, но потом я перевожу взгляд на бутылку вина. Не сходится. Бокал у тебя один, и ты меня не ждал.
- А! - восклицаешь ты, проследив за мной взглядом. - Извини. Ты должен попробовать это вино, просто обязан, оно стоит дороже всего вашего дворца свечей.
Я собираюсь огрызнуться, и тут стучат в дверь. Ой, сиди, я сам открою, только не вставай! Ты выглядишь более-менее безопасным с ногами на подоконнике и с этим карандашом в зубах. Потому я у дверей за секунду. Открываю и вижу Орию - он окидывает меня почти удивленным взглядом, потом протягивает бокал и сам захлопывает дверь перед носом. Удивительно, да. Я здесь уже почти час, и еще в одежде. Да когда ж я краснеть перестану, здесь жарко, что ли?
Я приношу второй бокал, и ты уже не на подоконнике. Ты ждешь меня с бутылкой в руках, наполняешь сначала мой бокал, потом свой. Никаких пошлостей типа «за встречу» - с легким звоном задеваешь край бокала и пьешь. Вернее, не совсем пьешь, это вроде называется дегустация… Я отворачиваюсь раньше, чем снова стану цвета этого вина, и опрокидываю бокал залпом.
- Кто ж так пьет вино, Цузуки-сан?
- Я.
Ты стоишь сильно близко, и я раздраженно швыряю бокал на пол. Он не бьется - тонет в ворсе ковра. Твое лицо в раме светлых волос приближается очень медленно и замирает на расстоянии, когда еще можно сфокусировать взгляд.
- Ты пахнешь Орией.
Открываю глаза - я их что, закрыл? Ни фига себе. А ты снова на подоконнике, но не пишешь, а смотришь в стекло. Открываю затем и рот - и захлопываю. Какого черта, в самом деле, я оправдываться должен? Тем более что ответ тебе не нужен, это просто констатация факта. Ох, это вино и вставляаает…
- Цузуки-сан, иди глянь.
Голос у тебя обычный, без коварных нот, хотя это мало что значит. Подхожу на плохо гнущихся ногах, ближе, ближе, пока не упираюсь коленями в подоконник. Он такой низкий, что ты смотришь на меня снизу вверх. В кои-то веки.
- Тебе нравится луна?
- Мгм, - выдаю я. Сейчас меня больше беспокоит твоя рука у меня на талии. Я будто каменею от этого, и на ощупь, наверное, неприятно, потому что руку ты убираешь.
- Так я тебя правильно понимаю, Цузуки-сан? Ты пришел, чтобы не выпустить меня из дому этой ночью?
Молчу. А что сказать? Туплю в свое отражение, и немного - в твое. Луну между тем медленно заволакивают тучи, и от этого прямо дышать легче.
- Какая жертва… Чувствую себя злым языческим божеством.
- Я думал, ты всегда себя так чувствуешь, - бросаю я, начиная злиться. Было бы проще, реши ты эту проблему сразу. Так нет же, надо жилы потянуть. Ну в этот раз я тебе удовольствия не доставлю. Меня эти игры в «уйди, противный» уже достали дальше некуда.
- Цузуки-сан…
- Да хватит уже! Ты что, больше меня не хочешь?! - спрашиваю зло. Ты поднимаешь одну бровь, и один этот жест выражает бездну изумления.
- Цузуки-сан, на полтона ниже. Здесь тонкие стены…
Хрена с два. В Ко Каку Рю стены будь здоров, положение обязывает.
Ты поднимаешь руку и вдруг морщишься, согнув ее в запястье. Медленно поворачиваешь кистью, и моя злость внезапно… ну, не рассасывается, а так, ложится на пол, будто пыль. Мой вопрос ты проигнорировал, хотя почему - убей не понимаю.
- У меня сегодня с утра было три операции, - говоришь, будто извиняясь. - Подряд. Да еще эта проклятая писанина. Ты не против, Цузуки-сан?
Не против чего?
Я прикасаюсь к его руке. Блин, произведение искусства. Как фарфор. И ногти будто стеклянные. Начинаю разминать от запястья, стараясь не думать, куда это заведет. Чего ж ты так не любишь легких путей, а? Постепенно процесс увлекает - ощущение таких обманчиво хрупких косточек. Линии у тебя на ладони почти не видны. Нет, не представляю, как ты этой рукой убиваешь. Как оперируешь - представляю. Как убиваешь - не могу. Как Хисоку режешь - не могу. Когда я массирую основание мизинца, ты выдыхаешь почти со стоном:
- Цузуки-сан, у тебя талант.
Я вспыхиваю. А ты ловишь мою руку, пока отдернуть не успел, и целуешь в ладонь. И сразу выпускаешь, даже испугаться не успел.
- Помнишь «Королеву Камелию»?
Снова убийственно краснею, будто в лицо зарядили из пейнтбольного ружья… Блин, столько ужасного произошло на том корабле, а я первым делом вспоминаю только одно. Но ты спросил не об этом.
- Когда ты увидел меня мертвым, Цузуки-сан… что ты почувствовал?
- Я не поверил.
Это правда, но не вся. Всю тебе знать не надо. Но ты смотришь так, будто она у меня на лбу прописана. Ну все, довольно. С меня хватит.
- Что мне с тобой делать? - спрашиваешь ты тихо, глядя снизу вверх, обнимая согнутое колено. Это не указание к действию, а риторический вопрос, но я все равно отвечаю:
- Ты маньяк. Тебе и решать.
- Ой, котелок обозвал чайник!
Я знаю, что означает эта американская поговорка, и снова начинаю злиться. Злость поднимается с пола, будто пыль, потревоженная сквозняком. Я хочу разозлиться как можно сильнее. Вспоминаю все раны, что ты мне нанес. Всех, кого ты уничтожил и продолжаешь уничтожать - Марию, Цубаки-химэ, девочек Маки и Марико… Хисоку в конце концов. Сотни других. И Орию. Почему-то последнее срабатывает лучше всего.
Наклоняюсь и целую тебя.
У этого вина специфический вкус - почти горький. И оно ого как вставляет, иначе отчего так повело голову?.. Язык плавится и течет, а кости становятся песком. Я хочу быть расчетливым, а вместо этого прогибаюсь все ниже. Хочу упереться в стекло, а сам сцепляю руки у тебя на затылке. Я тебя целую, ноги у меня вот-вот откажут, и я просто на тебя упаду. Почему твои губы не такие, как выглядят? Они мягкие и очень горячие. Не замечаю, как надавливаю тебе на затылок, будто собираюсь проглотить твой язык. Вот это дааа… Последняя часть меня, размышляющая трезво, уже едва заметна за багровыми пятнами в темноте закрытых век. А потом…
Офигеть. Ты сопротивляешься.
Выталкиваешь мой язык изо рта, аккуратно расцепляешь мои руки на шее. Я еще близко, потому ты легко касаешься губами, как до этого целовал ладонь, и говоришь:
- Достаточно.
Достаточно?!
Вот теперь я тебя почти ненавижу.
Меня кидает в жар от возбуждения и ярости, сейчас задохнусь. Да как ты смеешь?!! Да ты хоть представляешь, чего мне стоило сюда прийти?! Твою мать, да кем ты себя возомнил?! Ублюдок чертов, думаешь, тебе все можно?!!
Не знаю, кажется, что-то из этого я проорал вслух. Ты молча выслушиваешь, а потом делаешь нечто ужасное. Встаешь за долю секунды, подхватываешь меня на руки и швыряешь на кровать. Далеко. На самую середину. Не будь она такой большой, я точно впечатался бы в стену. Будто и не вешу ничего… Смотрю ошалелыми глазами, а ты снова садишься на подоконник в прежнюю позу.
- Вдох и выдох, Цузуки-сан. Вдох-и-выдох.
Я забиваюсь к стене и обхватываю колени. Зачем ты все усложняешь? Тебе это нравится больше… больше, чем даже я?
- Знаешь, Цузуки-сан, - продолжаешь ты, все еще глядя в стекло, - у меня сегодня было настроение убивать. Но насиловать - не было. И пока не появилось.
- Да кто тут кого насилует? - шиплю я в бессильной ярости. - Что, похоже?
- Я же маньяк. Я лучше знаю.
Замолкаю. Нет, я никогда тебя не пойму, никогда. И не хочу, не хо-чу.
- В конце концов, видеть тебя на этой кровати - тоже немаленькое удовольствие.
А я думал, что мой лимит краски в лицо уже вышел.
- Так что, мне уйти?
Ты улыбаешься. Поганец.
- Только одиннадцать часов, а моя жажда убийства никуда не делась. Так что тебе придется хоть как сторожить меня до утра. Благодаря тебе я хотя бы закончу эту статью.
На это мне сказать нечего. Немного успокоившись, подтаскиваю под спину подушку, откидываюсь и раздраженно слежу за тобой из-под ресниц. Чтоб ты сдох. Чтоб ты сдох. Чтоб ты…
Радуйся, Цузуки-сан, ты обошелся малой кровью. Только откуда такое чувство, что меня все-таки поимели?
* * *
Открываю глаза. Темно.
Не знаю, который час, но за окном глубокая ночь. Верхний свет погашен, горит только лампа рядом с кроватью. За окном так и хлещет дождь.
Ты полулежишь почти на самом краю, в одежде, тетрадь лежит на тебе, а рука еще сжимает карандаш. Точно маньяк, ей-богу. Работаешь так же самоотверженно, как и развлекаешься.
Хуже представляется то, как лежу я. Свернувшись у тебя под боком, и вторая твоя рука - на мне. Вылезу - разбужу, а этого нам не надо. Я кидаю косой взгляд на место, где предположительно заснул - в другом конце кровати. Как я здесь оказался, помилуйте? Сам приполз? Если б ты меня притащил, я бы почувствовал. Да, я бы много чего почувствовал... Значит, сам приполз. Нет, ну холодно же, в самом деле. Что тут странного. Надеюсь, я выберусь раньше, чем ты заметишь.
Предпринимаю попытку если не вылезти, то хотя бы изменить положение. Твоя рука все еще на мне - бог с ней, пусть пока остается, но я смог подтянуться выше и теперь вижу твое лицо. Даже очки не снял. Вспоминаю некстати, как когда-то, десятки лет назад, доктор с твоей фамилией перевязывал мне раны… У него такие же очки были, и вообще внешне вы похожи. Нет, об этом не хочу. Аккуратно снимаю их, складываю одной рукой и убираю на тетрадь. Они оставили на переносице почти синие следы.
Теперь ты выглядишь совсем как на том проклятом корабле. Fragile… Уязвимым, но нисколечко не мертвым. Когда не видно глаз, ты другой какой-то. Чем дальше смотрю, тем лучше понимаю, что ненавидеть тебя не могу. Даже ради Хисоки. Ради всего Энма-тё. Можно списать все на мою грязную кровь, но, вероятно, я просто плохой человек. И шинигами хреновый. И друг тоже - в первую очередь.
- О чем задумался, Цузуки-сан? - спрашиваешь ты, не открывая глаз.
Я вздрагиваю и чувствую, как рука, обхватывающая меня, чуть сжимается.
- О том, что в пятнадцать лет ты, наверное, выглядел как девчонка, - отвечаю хмуро.
- В пятнадцать лет я выглядел как Хисока-кун.
Вот видишь, даже его имя в твоих устах меня не бесит. Замолкаю, а ты открываешь глаза и убираешь тетрадь с карандашом и очки на тумбочку. Но это не значит, что ты меня отпускаешь.
- Ты не спал или я разбудил?
Ты хмыкаешь.
- Спал? Думаешь, можно уснуть, когда ты сопишь мне в бок? Тут уж не до сна совсем.
- Я не… - замолкаю в бессилии. Вот сейчас возьму и телепортирую на фиг. Все равно в такой дождь ты никуда не пойдешь.
- Знаешь, Цузуки-сан, - говоришь ты между тем, - а эта новая традиция мне даже больше нравится.
- Традиция?
- Праздновать дни рожденья. Раньше у меня была другая, но и эта мне по душе.
Не знаю, злиться мне или чувствовать себя польщенным. Даже не заметил, как сполз ниже и ткнулся подбородком тебе в плечо. Так удобнее. И лучше видно.
- У тебя в досье другая дата.
- Я знаю.
Открываю рот, но говорю почему-то совсем не то, что хотел:
- А сколько тебе исполнилось?
Ты смотришь вперед себя, словно что-то взвешиваешь. Потом отвечаешь:
- Тридцать три.
Тридцать три… Ты на два года моложе, чем указано в досье. Интересно, что там еще неправильно? Поверить не могу, что мы три года знакомы. Что почти два года назад я воткнул в тебя скальпель, а ты чуть не пустил меня на органы. Вернее, в обратном порядке.
Тридцать три. Мне никогда не будет тридцать три. Мне даже двадцать семь никогда не будет.
Я, кажется, дрожу, и ты прижимаешь меня ближе, хотя ближе уже некуда. Жест естественный, даже рассеянный, так что я не протестую. Все равно сейчас телепортирую.
- Почему ты спросил, Цузуки-сан?
- Хочу знать, сколько людей этой ночью не умерли в Киото.
- А. Ну теперь знаешь. Можешь не верить, но я даже рад. Да и погода дрянь…
С ума сойти как непривычно. Лежим практически в обнимку. Разговариваем и не ругаемся. И ты не хватаешь меня так, что даже у шинигами следы остаются. Не домогаешься и не говоришь гадости. Прямо какая-то альтернативная вселенная.
И как только я об этом подумал, ты меня целуешь. Сглаазил… Только расслабился - и вот он ты, вылезла натура, как хвост у кицунэ… Все, телепор...
Ни фига я не телепортирую, потому что эта функция работает от осознания опасности или искреннего желания. А я, видно, искренне не желаю. Или желаю, но неискренне. И тело мое опасности не осознает. Так что не выходит у меня. А у тебя то, что ты делаешь, оччень даже выходит... Правда, это быстро заканчивается - даже раньше, чем мои кости снова начали осыпаться, как песок. Ты соприкасаешь нас лбами и говоришь очень тихо:
- Да не убегай ты. Я же чувствую эти твои ниточки - ты уже раза три точно собирался телепортировать с тех пор, как проснулся. У меня от этого «дерг-дерг» прямо зубы ноют. Но раз ты все еще здесь... что плохого, если побудешь еще немного?
- Ладно, - отвечаю я наконец. Губы после поцелуя жжет, а на языке все еще слышу привкус вина. - Только если немного.
Ты перегибаешься через меня и дергаешь за вторую часть покрывала, на котором мы лежим. Ее вполне достаточно, чтобы накрыть нас обоих. Что ж это за кровать, трехспалка, что ли? Вы что, здесь оргии устраиваете?
Пять минут, и все. Веки такие тяжелые, будто кто-то закрывает их пальцами.
- Ну… типа… с днем рожденья, - говорю я сквозь сон, а может, уже во сне.
- Типа спасибо, Цузуки-сан, - отвечаешь ты. И в голосе слышится насмешка.
* * *
Открываю глаза. Светло. Солнце лупит в окно так, что стекла чуть не трескаются.
Медленно стаскиваю покрывало, спеленатый, как куколка. Тебя нет. Тетради твоей нет. И бутылки с бокалами нет. Комната как нежилая стала.
- Как все прошло?
Рывком оборачиваюсь в противоположную сторону - чуть с кровати не свалился. Ория сидит подальше напротив, опираясь о спинку и склонив голову к плечу. Волосы касаются босых ног.
- Что прошло?
- Все.
Не хватало еще с утра интимных подробностей. Подружка моего врага мне разве подружка? Ория терпеливо ждет, пока проморгаюсь, и наконец я бросаю:
- Его спроси.
- Я спросил. Он сказал, что такого роскошного дня рождения у него еще не было. Хочу услышать твою версию.
Он едва заметно улыбается.
- А можно я поддержу его версию? - спрашиваю, едва выбравшись из покрывала.
- Можно, - великодушно разрешает он. Не знаю, наверное, его порадовало, что я спал в одежде. По крайней мере, я не вижу его меча, и есть шанс, что он не отрежет мне башку.
Интересно, а что бы ты ему за это сделал? Убил бы? Или я себе льщу?
- И что он еще сказал? - спрашиваю как можно равнодушнее. Ория скользит по мне острым взглядом, ничуть не безопаснее лезвия. Янтарный глаз сумрачно просвечивает в готическом окне волос. Потом он снова улыбается.
- Сказал, что в сравнении с этим все мои прежние подарки - полная… как это говорят? - туфта.
Я не выдерживаю и смеюсь - слова типа «туфта» ему сильно не идут. Потом до меня доходит смысл.
- Ори… так это ты что ли записку написал?
Он поднимает бровь - так похоже на тебя, прямо жутко.
- Попытка - не пытка. Ты не представляешь, как мне эта ваша волынка надоела. Танго длиной три года. Мучаете друг друга и всех вокруг. Уверен, вся твоя контора меня бы поддержала… Я просто хотел, чтобы все наконец произошло, и вы оба сделали выводы, стоило оно того или нет. К тому же, в отличие от Кадзу, не люблю бессмысленных убийств.
Я смотрю в его красивое лицо и думаю о том же. Все могло наконец произойти, и сейчас, в это время суток, все было бы уже позади. Все было бы уже по-другому. Так нет.
- Ни хрена не закончилось это танго, - говорю со вздохом. - Не знаю, чего ему еще надо.
Ория смотрит на меня секунду и невозмутимо отвечает:
- Да ясно чего… Он, Цузуки-сан, похоже, ждет, когда ты его захочешь. Я догадывался, но точно не знал. Не очень-то это на него похоже.
Блин, да перестану я краснеть когда-нибудь, а?!
- Долго же ему придется ждать, - бросаю сердито, а щеки просто огнем горят.
- Он терпелив, - замечает Ория. - Иногда.
И прежде чем я принимаю решение стартовать прямо с этого места, вдруг отодвигается, и я вижу рядом с ним трехэтажный поднос с пирожными. Их много, и среди них нет ни одного одинакового.
- Это не от него, а от меня. От него вон, - он подвигается еще, и я вижу корзину с розами. Почему-то они белые. - Ему нужно было на самолет рано утром, велел только передать, что…
- Слышать не хочу. - Я зажимаю уши. - Оставь себе. Заслужил.
Пирожные пахнут так, что я сейчас умом тронусь. На одном, кажется, коктейльная вишенка. Блин, Ори…
Ория берет одно на ладонь и осторожно подносит к моему лицу.
- А ты? Не заслужил? Тридцать три человека, подумай. Одна ночь тоже имеет значение.
Я сдаюсь. Беру пирожное, надкусываю и сползаю в нирвану. Ория наблюдает за мной почти с умилением, и это нравится мне больше всех сладостей на этом подносе и во всех кондитерских Киото.
«Одна ночь имеет значение». Это точно. Может, другой такой никогда не будет.
Одна ночь может все изменить, даже если кажется, что ничего не произошло.
А может, я не могу ненавидеть тебя в принципе? Потому что ВООБЩЕ никого не хочу ненавидеть? Включая себя. Она разрушает, ненависть, и прежде всего пострадаю я сам. Как страдает Хисока. А если я не могу ненавидеть даже такую жестокую и безумную тварь, как ты, то у меня есть шанс.
Может, он и у тебя есть. Просто еще никто не додумался тебе его дать.
До этой ночи.
Боже. Как вкусно…
Конец.
